Бесследно пропавшие… Психотерапевтическая работа с родственниками пропавших без вести

«Наше оправдание нежелания работать с выжившими и сталкиваться с их болью и страданием состоит в том, что нам не хочется следовать за ними в их путешествии в прошлое, так как там может открыться ящик Пандоры. Но, по моему опыту, ящик Пандоры наполнен исключительно слезами, которые никогда не проливались в присутствии свидетеля, человека, столь важного для пострадавшего, – человека, с которым у него прочные личные отношения, дарующие близость и утешение. Мы знаем, что такие раны время не лечит и что печаль вернется как океанская волна. Скорбь – это эмоциональное выражение отношения к потерянному человеку, и она остается с нами навечно. Вопрос, который мы как психотерапевты должны задать себе самим: можем ли мы разрешить пострадавшему прожить эту печаль вместе с нами или же оставим его с нею наедине? Ведь именно оставление в одиночестве составляет суть потери.

Подводя итоги, необходимо сказать, что в психотерапии с выжившими и травматизированными нам надо быть скромными в собственных ожиданиях. Изменить реальность мы не можем, но способны утолить боль»

(Durst, 1999, с. 111).

V. Индивидуальные реакции на насильственные исчезновения

В психологических и психотерапевтических программах по поддержке людей, экстремально травматизированных структурным насилием, войной и пытками, бесследное исчезновение близких фигурирует как проблема, постоянно возникающая снова и снова. В своем исследовании я исходила из предположения, что на первом собеседовании большинство клиентов причиной своего желания попасть на психотерапию назовут какие угодно проблемы: психологическую и физическую боль, проблемы повседневной жизни и т. д., но только не проблему пропавших родственников – об этом речь зайдет позже.

Чтобы проверить эту гипотезу, в июне 2012 г. я проанализировала протоколы первых собеседований нашего центра «Хемаят» (Hemayat) в Вене, сконцентрировавшись на том, чтó называли клиенты в качестве личных причин для прохождения психотерапии. «Хемаят» – организация, специализирующаяся на помощи тем, кто перенес пытки и травматизацию в ходе войны. Все клиенты в Австрии были беженцами из других стран (прежде всего – из Азии и Африки).

Я осознаю, что мой анализ строился на не слишком большой и случайно составленной выборке, но тем не менее в моем распоряжении оказалось 147 протоколов. Результат был для меня удивителен: уже на первом собеседовании в 57 случаях (38,7 %) запротоколировано упоминание об исчезновении родственников. Такие высказывания, как «потерял детей», «остался на родине» не учитывались. В 90 из проанализированных протоколов (61,3 %) прямых указаний на исчезновение близких не обнаружилось, что означает не отсутствие проблемы, а лишь то, что о ней не было сказано на первом собеседовании.

Мое удивление относится прежде всего к моему собственному восприятию и контрпереносу: хотя в своей работе я уже более десяти лет уделяю этой теме особое внимание, до этого момента от меня ускользало, что отчаяние от потери близких обозначается как приоритетное уже на ранней стадии психотерапии.

Клиенты, проходившие психотерапию непосредственно у меня, рассказывали о пропавших близких еще чаще. У 14 из 20 пациентов (70 %), которыми я занималась в конце 2012 г., имелись члены семьи, пропавшие без вести. Эти люди были из Афганистана, Чечни, Сомали, Ирака, Турции.

Пятеро из них потеряли связь с родственниками во время побега и не знали, как ее восстановить. Причины этого различны: недостаток образования и как следствие отсутствие доступа к письменным формам коммуникации, хаотичное бегство, во время которого люди оказались на разных дорогах, но также и страх перед плохими вестями: пребывать в неизвестности легче, чем получить весть о гибели близкого человека.