Бессменная вахта

— Горшков Иван, — ответил тот. Маленькие глаза быстро забегали, на щеке явно обозначился косой шрам.

— Документы?

— Нет у меня их. Потерял, — быстрым движением он опустил руку в карман.

— Руки вверх! — приказал Мартьянов.

При обыске у Горшкова были обнаружены заряженный наган и три железнодорожных билета до станции Саратов.

— Кто едет? — спросил Мартьянов, указывая на билеты.

— Сам соображай, — грубо ответил Горшков.

— Гнилоедов знаком?

— И это уже известно… Ладно уж, я и есть Гнилоедов, — парень обреченно вздохнул.

Девушка тоже оказалась без документов.

Внимание Талихманова привлек шум мотора грузовой машины. Она остановилась у ворот. Из кабины выпрыгнул человек, пошел к дому. Талихманов приготовил оружие. Человек заглянул в окно и отпрянул. Он бросился к сараю. Там что-то загремело, и через минуту он появился с двумя огромными тюками. Озираясь, двинулся к проему в заборе. Талихманов бросился наперерез. Стараясь быть незамеченным, обогнул дом и встал за углом. Торопливые шаги приближались.

— А ну, хлопец, стой! — неожиданно вышел вперед Талихманов.

Парень бросил ношу и побежал. Прогремел предупредительный выстрел. Он остановился и поднял руки. Из-за голенища его сапога Талихманов вытащил финку.

— Давай-ка, бери свои пожитки, — скомандовал сотрудник. — Зайдем в дом, при свете разберемся.

Документов у задержанного, как и у всех, не оказалось.

Во дворе в курятнике обнаружили краденые вещи, уже упакованные.

Ворам не удалось уйти от правосудия.

С. ЗОЛОВКИН, журналист КОЧЕТКОВ И ПАЛЫЧ

Кочетков жил в сонном городке с тесными улочками, укрытыми высокими тополями и устойчивой тишиной. Служил он следователем. Под вечер, ровно в шесть складывал дела и шел домой. В пятнадцать минут седьмого проходил мимо Палыча. Все так и звали его — Палыч, и никто не знал, с каких времен доживал старик одинокий свой век в комнатке на втором этаже их дома.

Палыч сидел у подъезда тонкошеим морщинистым грибком и охотно, с радостью кивал любому, входящему в дом. А дом не замечал старика. Дом бурлил своей жизнью, торопясь мимо тусклых глаз и усталой улыбки.

Кочетков, как и все, кидал на ходу «здрасте» и, перепрыгивая через две ступеньки, подымался к своей Ирине и карапузу Юрке.

Иногда случались вызовы, и Кочетков возвращался поздно, усталый, пыльный. Но Палыч и тогда срывался навстречу с зачерненной темью скамейки, а если тревожный телефон подымал Кочеткова глубокой ночью, то Палыч на следующий день непременно узнавал об этом каким-то глубинным, безошибочным чутьем и бормотал сочувственно вслед: «Опять не спалось кому-то, язви те в бок»…

10 ноября, в день милиции, Кочетков не работал. Но, как и все его коллеги, надел парадный костюм и пошел в райотдел. На этот раз был большой и круглый юбилей, было много поощрений, наград и приятных слов, а Кочеткову присвоили звание отличника милиции.

Возвращался Кочетков домой радостным, шагал так прямо и строго, что озябшие тополя дважды смахивали голыми ветками его шапку в стекленеющие лужи.

Палыч встретил его на площадке и с неожиданной, но деликатной настойчивостью затащил к себе.

У старика было пусто и неуютно, стоял тот тяжкий, горьковатый, ни с чем не сравнимый запах одинокой угасающей старости, которую не спрячешь ни бодрой наигранной радостью, ни сиротливой бутылкой вина на шатком столе. Палыч, выпив стопку, взялся неровным пятнистым румянцем.

— Эт-то Ваня Киселев… в войну без вести… Кирилл Порубайко — от рака в пятьдесят четвертом… Валера Грушкин, при задержании в двадцать седьмом… — показал он на фотографии. Несуетно и светло, с надсадной, сжавшейся болью перечислял: «пропал, умер, убит…» — и гладил корявым пальцем хрупкие фотокарточки.

Сквозь желтизну смотрела на Кочеткова молодыми и ясными глазами почти вся милиция далекого, незнакомого и такого же небольшого, как их, городка.

— А вот эт-то — я, агент УГРО второго разряда, такая тогда должность была. Какие ребята были, какие ребята! Настоящей милицейской закалки. А до такого вот праздника один я… живу-доживаю, а как увижу красный околыш, все вспоминаю наше время. Хорошо обмундируют вас, справно.

Кочетков рассеянно кивал, поддакивая, прикидывая между тем, что гости наверняка собрались и что Ирина даст взбучку, глянул тайком на часы. Но Палыч заметил, встряхнулся конфузливо: «Что же, эт-то, заболтался, заждались тебя, поди…». И суетливо открыв сундучок у кровати, кряхтя, извлек оттуда пронафталиненный сверток. Это была милицейская гимнастерка, какие Кочетков видал только в фильмах: густой синевы, неуклюжая, долгополая, с высоким глухим воротом, с потемневшими от времени пуговицами.

Сухой ладошкой Палыч оглаживал измятую изветшавшую ткань, а Кочетков подумал, что владельца гимнастерки, вероятно, давно нет в живых, потому как зияли под левым карманом две аккуратно обожженные дырочки, одна к одной, а много ли ему надо, человеческому сердцу, чтобы умереть.

Палыч рассыпался невеселым смешком.

— Пятьдесят два года в себе ношу. Одну вынули, а другая осталась. С того времени и хожу в инвалидах. Говорили — не жилец, а живу вот.