Бессмертие

Халиманко пристрастился к спирту. Лихие разговоры догнали его стада: Савонэ жива и едет с милиционерами его арестовать. Он даже сон видел: тридцать милиционеров, сверкая саблями и винтовками, подъехали к его чуму и тяжелыми железными цепями опутали его руки, ноги и шею. Он матерился и просил везти его так, но подошла Савонэ и приказала заткнуть его рот вонючей шерстью и еще крепче связать.

Перегнав стада за Урал, Халиманко радостно вздохнул. Он даже не прибил Сэрню за то, что она намекнула ему об убийстве Савонэ. Он взял с собой спирта, старательно разбавив его, и уехал в гости к тунгусскому шаману Яртэко — своему старому другу. Садясь на нарты, он крикнул на прощание:

— Тадебции сказали мне ночесь, что ты хочешь уйти из моего чума. Я им приказал задушить тебя на второй же сопке от пармы.

Сэрня засмеялась в ответ, и от этого смеха Халиманко на мгновение стало жутко. Он не слез с нарт, чтобы проучить наглую жену. «Завтра успею», — решил он.

Глава семнадцатая

В ночь после отъезда Халиманко в гости Сэрня не спала. Ею вновь овладели нехорошие мысли. Из деревянного лукошка, в котором лежали порох, патроны, свинец, она достала фунтовый мешочек стрихнина. Развязав его, она долго выбирала подходящий по размеру грязновато-дымчатый кристалл. Поднесла его к костру. Из бутылки налила в стакан неразбавленного спирта и опустила кристалл. Он оказался настолько большим, что треть спирта из стакана пролилась и сбежала тоненькой струйкой по латам в костер. Спирт вспыхнул голубым огоньком. Огонек синей бечевкой побежал на доски вокруг костра. Женщина потушила его и палочкой стала размешивать жидкость.

Почуяв запах спирта, к костру подползла Степанида.

— Дай мне, — попросила она жадно, протягивая руки над костром.

— Нельзя, — сказала Сэрня, — не надо, Стеша.

— Дай мне, — настойчиво повторила женщина, отдергивая обожженные огнем руки.

Сэрня долгим взглядом посмотрела на слепую и вновь ответила:

— Нет. Ты можешь еще жить, ведь ты слепая. Он тебя хоть маленько да жалеет.

Степанида нехорошо выругалась и уползла за занавеску.

Еще раз помешав палочкой в стакане, Сэрня посмотрела на огонь и поднесла стакан к губам…

Резкий крик за чумом удивил ее. Поставив невыпитый стакан на латы, женщина стала прислушиваться. В чум вползли двое. Молодой охотник, в чуме которого когда-то останавливался Халиманко, а за ним Савонэ.

— Савонэ!

— Я, Сэрня, — сказала женщина и посмотрела на стакан и мешочек стрихнина.

Стрихнинная пыль белым налетом покрыла латы вокруг стакана.

— Собирайтесь, — сказал охотник, с удивлением глядя, как Савонэ сдувает в огонь пыль с лат, прячет мешочек и ставит стакан на разостланную скатерть…

Глава восемнадцатая

В течение получаса женщины увязали свою одежду на хозяйских нартах. Пастухи охотно помогли им в этом. Сэрня хотела забрать все домашнее имущество Халиманко, но Савонэ сказала, что не надо пачкать хозяйским дерьмом свои руки. Пусть Сэрня и Степанида возьмут только то, что у них было раньше. Они настолько богаты будущим, что не надо плакать о прошлом.

Увязав все, женщины сели, и маленький аргиш весело помчался на юг, к фактории, к новой жизни.

— Мы скоро увидим вас, — сказали пастухи, — нам нечего теперь делать с Халиманкой.

— Ничего не трогайте в чуме, пока не вернется сам, — сказала Савонэ, сидя на передовой парте, — мы с ним тоже, верно, встретимся на фактории…

Пастухи боязливо посмотрели на чум тадибея и отошли в сторону.

А в чуме весело горел костер, и блики огня сверкали алым и оранжевым светом на стакане, полном спирта, ожидающем своего могущественного хозяина…

РАССКАЗЫ

ТЭНЭКО

Оленья упряжка уносила Тэнэко по синим и звонким снегам на север, к родным стойбищам.

Покачивая тонким шестом над рогами передового, Тэнэко счастливыми глазами обводил горизонт и вспоминал все, что он пережил за эти три года…

Он многое теперь узнал.

Он научился в совпартшколе грамоте, был принят в комсомол и судился с Выль Пашем — своим бывшим хозяином.

Теперь Тэнэко едет в родное стойбище агитатором.

В окружном комитете комсомола сказали, что ему поручена трудная работа. Многооленщики ненавидят Советскую власть, и ему следует быть осторожным.

Но Тэнэко сказал:

— Я возьму оружие, и они побоятся одного моего взгляда. А если я буду убит, вы похороните меня на берегу моря, поставьте над могилой большой красный флаг и в руки положите книгу, которой я был премирован в школе…

Окружкомовцы сердечно простились с Тэнэко и пожелали ему удачи. В милиции он получил для личной охраны старый смит-вессон с тремя патронами в барабане.

Тэнэко сразу же надел оружие через плечо и так прошелся по городу. Странно, что никто не обращал на это внимания. Никого не удивило это. Тогда он простился с друзьями.

— До свидания, ребята, — говорил он, — еду организовывать колхозы. — Может, никогда больше не увидимся, ведь я еду организовывать колхозы.

Товарищи сердечно жали ему руки, дарили на память красочные плакаты, лубочные картинки, а директор окружного музея достал из груды папок портрет Григория Хатанзейского и сказал: