Бессмертие

Мечется в кругу дервишей, пляшет, подвывая, шейх,
Не цветы — монеты с веры рвет, не уставая, шейх.

Птиц приманивают зерна, ловят сети, а народ

Зазывают обещанья, он все время чуда ждет.

Простодушный! То не чудо, а мечта твоя была,

Шейх подстроил хитроумно, это все его дела.

Легковерных насыщает сладостью смиренья шейх.

Сам же с полною утробой ходит от рожденья шейх.

В кабаке он отдыхает, он с утра сосет кальян.

Навои! Ты видишь — продан, предан твой священный сан!

Краснея и бледнея, ишан не дождался окончания стихов Навои, махнул рукой и скрылся в доме. Масуд тоже шевельнулся. Старику с трясущейся головой, сидевшему у его ног, на ступеньках, показалось, что учитель, прервав стихи, посчитает дело законченным и уйдет, как ишан. Он схватил Масуда за ногу, когда тот перестал читать.

— Подожди! Ты не ответил на мой вопрос. Кто такой дохтур?

Вся толпа ждала ответа, и Масуд сказал погромче:

— Доктор — ученый человек, спасающий от болезней.

— Где он, твой дохтур? — спросили Масуда.

— Покажи его.

— Сам все врет, нет такого!

— Подождите! — кричал старик и тряс руками и головой. — Он приедет в Юсупхану, к моему сыну? Твой ученый дохтур.

Из толпы сказали:

— Если к тебе одному приедет, то ко всем не приедет. Нас много.

— А ко мне приедет? — цеплялся и не отставал старик.

Тут нельзя было обмануть, и Масуд признался:

— Не могу, отец, сказать — да, и все! Вот если бы вы сами отвезли сына в Газалкент…

— На чем? — спросил старик, и жалко и грозно смеясь беззубым ртом. — Коня у меня нет, арбы нет. На руках, на спине не донесу. Он большой, почти такой, как ты, а я слабый. А Юсупхана далеко… А ишан близко! Ишан! — позвал он.

— Да, у нас один ишан, и ты не мешай!

— Люди! — Масуд приложил к груди обе ладони.

— Сказали тебе — вон, а то пустим в ход кулаки! У тебя — язык, а у нас — руки. Отойди! Ишан!

Вся толпа стала звать ишана, который набивал себе цену, не показывался, а Масуд уходил с веранды, ничего не понимая. Казалось, все было так хорошо. Казалось, трудное соперничество шло к его победе, она была уже в руках и вдруг улетучилась, как мираж.

Какой-то бородатый человек остановил его и плюнул в лицо. Через два шага схватил за руку другой и, показалось, тоже плюнет, захотелось даже прикрыть лицо растопыренной ладонью, но этот, седоусый, с молодыми глазами, однако, сказал:

— Может быть, ты и прав, мальчик, но как нам возвращаться домой, ничего не сделав? Хоть обманом утешишь душу, и то легче…

— Мы откроем в Ходжикенте медицинский пункт!

— Когда?

— А сейчас что делать? Ждать? А-ха-ха!

— Ишан! — со всех сторон звала толпа.

— Бог тебя накажет, учитель!

Масуда гнали и пугали богом. Всегда пугают богом, когда сами ничего не могут сделать.

— Товарищ Махкамов! — Оставив за спиной людей, столпившихся у хибарки ишана, Масуд увидел ферганца Салиджана Мамадалиева, приехавшего в школу несколько дней назад. — Салимахон и тетя Умринисо послали меня сюда. До школы докатилось, что вы здесь выступаете. Здорово! Вы…

— Что — я, Салиджан? Слышите — они зовут ишана.

— А как вы хотели? Чтобы все сразу, в один час, изменилось? Сто лет, какой сто, тысячу верили в ишана, а услышали газель Навои и разбежались? Нет, Масуд-ака. Но все равно — здорово! Я любовался и гордился вами, честное слово. Что-то да останется у каждого. Честное слово! — повторил Салиджан.

А у ворот школы Масуда ждал Исак-аксакал, и конь стоял рядом, понуро опустив голову, устал за дорогу. Два дня назад председателя позвали в Ташкент — по его делам, как он сказал, уезжая. Уже вернулся, значит. И Масуд подбежал к нему, поздоровался и спросил:

— Ну, что?

— Я сразу к тебе, — ответил «аксакал». — Еще дома не был.

— Что такое?

— Бери коня, самого быстрого, и — в Ташкент.

У Масуда похолодело и защемило в сердце. Он сделал еще шаг к председателю:

— Дильдор?

— Нет, ей лучше. Просили тебя приехать. Просили передать, что ждут.

— Кто просил?

Угрюмое и усталое лицо Исака тронула слабая улыбка. Теплая, как воспоминание.

— Акмаль Икрамов, акаджан.

— Меня?

— Тебя. Я ведь тебе говорю, а не ему, не ей…

Он показал рукой на веранду, где появилась Салима.

— Так, — опустив голову и задумавшись, сказал Масуд. — А зачем?

Теперь он вскинул голову, а Исак развел руками:

— Не знаю до тонкости. Знаю только, что Обидий — это вражина… другого слова не подберешь… подал наркому не ту докладную, что мне показывал, что я читал, а совсем другую написал. Я всем это рассказал, какая раньше была! И ему.

— Кому?

— Товарищу Икрамову.

— Вы были у него?

— Был, был. А как же!

— Говорили с ним?

— Вот так, как с тобой.

— О школе?

— Да, и о ней, конечно.

— Что вы ему сказали?