Бессмертие

— Ой, — вскрикнула Дильдор, когда остатками пламени на спичке обожгла пальцы, сунула их в рот и засмеялась.

Смех у нее был непритворный, простой, и смелый, и чистый, а смех — ведь это характер.

Масуд поднес спичку к фитилю, он занялся, потрескивая, покоптил и успокоился. Стекло на место, и по веранде разлилось теплое даже на вид озеро света.

И первое, что сделал Масуд, не приказывая этого себе, разглядел Дильдор. На свое белое — оказывается, белое — платье она накинула на редкость богатый, каких Масуд, кажется, и не видел раньше, золотошвейный жилет, и он туго обтягивал ее твердые груди. Косички, кончики которых она перебирала пальцами, отсвечивающими хной на ногтях, были у нее длинными, доставали до груди, но не прикрывали этих проклятых выпуклостей под жилетом. Подними свои глаза выше, на ее глаза! О, как они смущенно прикрыты веками с длинными и густыми ресницами… А щеки ее разгорелись, запунцовели. Этот жар, поднимающийся откуда-то изнутри, со дна души, где нет ни хвороста, ни углей, не может быть искусственным, его нельзя распалить нарочно, зажечь, как лампу от холодной, маленькой спички. В нем всегда — настоящее, неподдельное.

Дильдор из-под ресниц тоже рассматривала Масуда. То взблеснет своими черными глазами, то спрячет. Масуд почувствовал это и сам, возможно, покраснел и задвигался. Швырнул подушку в угол веранды, запрокинул одеяло, сложил его пополам, чтобы было помягче, и пригласил девушку сесть.

— Я пойду сейчас, — сказала она, но села.

Странно, что ни говори… Не боясь чужого, незнакомого, такого рослого, для нее — почти великана, приходит в дом — не среди бела дня, а под звездами и луной. Есть над чем задуматься! Кто-нибудь следит за ней, оберегает? Да хватит тебе!

— Вы не боитесь меня, Дильдор?

— Я? Нет. Вы же учитель. Не можете вы обидеть девушку… вообще, наверно… А еще… раньше, чем начали уроки в школе… Что о вас скажут завтра люди кишлака? Учитель — это… я думаю… сама скромность и порядочность. Разве не так?

Она если и не смеялась, то улыбалась — довольно издевательски и… доверчиво. Вот что было любопытно в ней — она вся скроена из каких-то несовместимых, детских крайностей!

— Мама уснула, — договорила Дильдор, сразу став суше и печальней, — я и пришла, — и вскинула на него непомерные глаза, ну прямо как самые крупные сливы по величине, только черные насквозь, до неизмеримой глубины, где дрожат пятнышки света от лампы. — Знаете, я все время одна-одна… Отец в городе. — Она подумала и отвела глаза. — Брата нет… И не знаю, где он. Одна, понимаете? Хоть руки на себя наложи! — вскрикнула она, и слезы скопились в ее глазах, увеличив отражения от лампы.

Но она тут же рассмеялась звонко:

— Одна среди людей…

— Одна? — переспросил он.

— У меня нет даже подруг!

— А с бывшими учителями вы не встречались?

Наконец-то он выбрал момент для этого вопроса и спросил, хотя прозвучало это вдруг и — совсем не специально — с оттенком ревности. Дильдор уловила глупый оттенок и улыбнулась.

— А что вам интересно?

— Неужели вы не видели Абдулладжана и Абиджана?

— Конечно, видела. Первый был щупленький, маленького роста. Не чета вам! Но — живой и деятельный парнишка… Это он парты из города привез. На арбе. Бегал по всему кишлаку, переписывал детей. И к нам заходил!

— К вам?

— Ну да! Спрашивал: хочу ли я учиться?

— А вы?

— Мама зашумела, палкой прогнала его! Он ведь был такой… как цыпленок…

— А застрелили. Кто?

— Я не знаю. Правда! Помолиться могу. Могу сказать: «Честное комсомольское!» — Дильдор слегка раскинула руки и пожала плечами. — Слышала выстрелы. Ночью… Маму спрашиваю: «Что это?» А она говорит: «Охотники. Куропаток бьют!»

— Ночью?

— Я тоже подумала — как же: ночью, куропаток… Страшно! А мама уже спит. Она очень спать любит и быстро засыпает, на бок повернется и — раз… А утром нашли Абдулладжана… К нам следователь являлся! Я ответила, что слыхала стрельбу. Ну, и что? Ее многие слыхали. Записал в тетрадь и ушел.

— Да, страшно вам было. Натерпелись… Ваш дом ближе всех к школе, а в доме — никого, кроме мамы. Одни женщины!

— Ну да! Отец в Газалкенте. Говорят, на свадьбе гулял… Он вообще нас забыл. Живет с любимой женой, Суюн-беке. Она ему дочку родила. А до нас ему дела нет. Всех вас, мужчин, надо бить хорошей камчой! Не знаю, какая это новая власть, надолго ли она, но один закон у нее очень мне по сердцу! Чтобы у мужчины было не три, не четыре жены, а одна, единственная, на всю жизнь!

— Есть такая привязанность и без закона, — сказал Масуд, словно бы отвечая ей, потому что она смотрела на него во все свои огромные и прекрасные глазищи.

— Где это вы видели?

— Моя мама двадцать два года назад заставила отца влюбиться в нее, да так, что никаких других жен у него не было и в помине и до сих пор они друг без друга дня не проживут.

— Счастливая у вас мама… Завидую ей!

— Не завидуйте.

— Почему?

— Потому что и вы можете с одного взгляда прививать джигита к себе! А может быть, уже привязали…

— На всю жизнь?

— Да!

— Ну и врун! — Дильдор всплеснула руками и хлопнула в ладони, засмеялась. — Умереть мне тут!