Бессмертие

Ну что ж… Одна так одна. Не станет же она упрашивать прислугу. Тамара обошла стол, остановилась у тумбы с граммофоном, откинула крышку и поставила пластинку, присланную отцом из Стамбула. Томный голос запел о встрече влюбленных на берегу моря в лунную ночь.

Где море? Лужи на улице, переполненные дождем. Даже лунной ночи нет…

Как в колокол, забили часы на стене.

Тамара съела беляш, расхаживая по комнате, потому что не тянуло, даже боязно было сидеть одной за столом, потом присела все же, налила себе чаю, откусила кусочек сахара и сделала всего один глоток, когда внизу, возле уличной двери, нежно задребезжал звоночек. И сердце у нее сразу ушло в пятки: «Кто это может быть?» Осторожный звонок повторился. «Неужели снова обыск?»

Они, хмурые люди из ГПУ, были у нее около месяца назад. Все осматривали, записывали. Спрашивали о Нарходжабае. А что она могла сказать, когда сама не знала, жив он или мертв? Спрашивали о Шерходже. Она сказала правду. Видела Шерходжу, когда старшая жена Нарходжабая привозила к ней в гости своих детей. Сухощавый, красивый подросток, интересовался конкой и катался на ней, это было, а больше она его ни разу не видела.

В третий раз позвонили… У Нарходжабая был свой ключ, он открывал эту дверь без звонка, он приезжал домой. Нет, это не обыскивающие, не ГПУ. Те после первого звонка начинают громко тарахтеть в дверь.

Тамара с остановками, замирая, спустилась к двери и спросила:

— Кто?

Довольно грубый, но предупредительный голос ответил с той стороны двери:

— Я… Откройте, Тамара… Я Шерходжа…

Она не двигалась, а он просил:

— Откройте скорее…

Тогда она повернула ключ и сняла с двери крючок. Человек, который вошел в прихожую и захлопнул за собой дверь, был совсем не похож на Шерходжу, запомнившегося ей. Плечистый, даже громоздкий, будто разросшийся по сравнению с тем прямым, тонким, складным мальчиком вширь, а не только вверх, неряшливо заросший и грязный. Глаза его смотрели колюче и настороженно. И вдруг он улыбнулся, и эта улыбка при всей своей ядовитости и надменности напомнила ей того подростка. А он, словно догадавшись о ее сомнениях, повторил убедительно и резко:

— Я — Шерходжа.

О чем-то надо было спрашивать, и она поборола страх и растерянность, спросила:

— Откуда вы?

— Издалека.

— Как приехали?

— На вороном коне.

Невозможно было угадать, смеется он или говорит правду.

— А где же конь? — спросила Тамара.

— Заехал к мяснику на базар и продал на колбасу, Хорошо, что застал, он уже закрывал свою вонючую лавку. Дождь! Но мне повезло! Я везучий, мадам. Не было ни рубля, а теперь — вот… — Шерходжа вынул из кармана несколько бумажек, смятых в кулаке. — Видите? Правда, мясник сначала отказывался: «Бесценный конь! Разве можно такого?» А потом только сказал: «Эх-ма!» И вот все, что осталось от коня.

В руке он держал мокрую насквозь мешковидную сумку, перевернул, потряс, и на пол вывалилась и брякнула уздечка, отделанная серебряными бляшками. Под ней сразу же образовались мокрые пятна. И Тамара спохватилась: сын мужа после длинной дороги, грязный, ему надо отмыться и поесть.

— Пойдемте, — позвала она, шагнула и остановилась. — А это спрячьте!

Приходя в себя, она понимала, что Шерходжа не обычный гость, не прогулку совершал в Ташкент, как в тот раз, а может быть, бежал от кого-то, скрывается. И надо быть осторожной.

А он подобрал уздечку, засунул в сумку, а сумку — под лестницу.

— Ладно, — сказала она, — работница уберет. Я скажу. За вами не следят?

— В такой дождь и полицейские хоронятся в своих пещерах. Я сказал — я везучий.

Тамара вернулась, накинула крючок на дверь.

— Не бойтесь, — ухмыльнулся гость. — Я не просто везучий — бог мне помогает. На улице — ни души.

За столом, когда он проглатывал беляши, хватая их один за другим грязными руками, Тамара спросила:

— Где отец?

Он засмеялся, вытер руки о бока и ответил:

— В тюрьме.

Это не было такой неожиданностью, чтобы она схватилась за голову и запричитала, только облизала губы, сохнущие не меньше, чем от жара в бане на софе, и спросила, подавляя неприязнь к человеку, от которого отталкивающе разило по́том и который даже не отирал бородки, отекшей беляшиным жиром:

— В баню хотите? Баня готова.

Он распахнул свои руки:

— Ну, в самом деле, я родился под счастливой звездой и живу под недремлющим, оберегающим меня оком аллаха! — и встал. — Спасибо, мадам, — и поклонился, не спуская с нее взгляда, показавшегося ей теперь невыразимо бесстыдным.

— В ту дверь, — ткнула пальцем она, стягивая пуховый, платок с головы и запахивая им вырез на груди.

Взгляд был таким, что даже шея и белый треугольник тела в этом вырезе платья покраснели.

У двери Шерходжа встретился с тетей Олией, но не задержался и прошел, отстранив ее рукой, как вещь. Стало неудобно перед прислугой, будто и она заметила его взгляд, и Тамара сказала:

— Это сын мужа…

— А, радость! Какая радость! — замахала красными ладонями тетя Олия. — Чем помочь, барыня?

Тамара тоже поднялась из-за стола:

— Давайте одежду посмотрим, выберем что-нибудь для него.