Бессмертная любовь

Он не мог понять, как Эмма может по-прежнему его желать и почему она казалась такой довольной. Она превзошла все его ожидания: такая прекрасная, такая страстная! И он наконец сделал ее своей. Снова и снова. В свете полной луны она подарила ему невообразимое, ошеломляющее наслаждение – и ощущение глубочайшей связи их душ.

Она подарила ему все это, а он лишил ее девственности в лесу, уподобившись зверю, каким она его и считала. Он ворвался в ее нежную плоть. Ему казалось… казалось, что он заставил ее закричать от боли.

А потом он оставил у нее на шее огромную отметину. Она сама никогда не увидит его знака (на это способны только оборотни) и не почувствует его, но ей предстоит вечно носить на себе его безумное клеймо. При виде него оборотни всегда будут знать, что он потерял разум от страсти к ней. Или же они решат, что он оставил настолько яркую метку как чрезмерно враждебную угрозу другим самцам. И то, и другое будет правдой.

И несмотря на все это, казалось, что Эмма им довольна: она радостно болтала и с мечтательным выражением лица гладила его по щеке.

– Ты сегодня не пила. У тебя нет жажды?

– Нет. Почему-то нет. – Тут она широко улыбнулась: – Наверное, потому, что вчера я украла так много.

– Маленькая нахалка. – Он наклонился и прихватил губами ее сосок, заставив ее вздрогнуть. – И ты прекрасно знаешь, что я отдавал добровольно. – Он взял Эмму за подбородок и заглянул ей в глаза. – Ты ведь это знаешь, правда? Когда бы тебе ни захотелось пить, даже если я сплю, я хочу, чтобы ты утолила жажду.

– Тебе это правда нравится?

– «Нравится» – это не то слово.

– Ты бы восстанавливался быстрее, если бы я не пила твою кровь?

– Возможно, но выздоровление не было бы таким сладким.

Эмма не успокаивалась.

– Лахлан, порой мне кажется, что я – твои вериги. – Не дав ему времени возразить, она добавила: – Когда я в первый раз пила, ты спросил, не думаю ли я, что ты превратишь меня в оборотня. А ты мог бы?

Увидев, что она говорит совершенно серьезно, он напрягся.

– Эмма, ты ведь знаешь: ни одно живое существо не может перемениться, сначала не умерев. – Катализатором превращения у вампиров, упырей, призраков – всех волшебных существ – была смерть. – Мне надо было бы полностью обернуться, отдаться зверю, а потом убить тебя, надеясь, что ты будешь заражена и сможешь возродиться. – И тогда надо будет молиться, чтобы Эмма приняла в свое тело частицу зверя, и что он с рыком в ней проснется, но не окажется чрезмерно сильным. – А если бы ты выжила, ты провела бы под замком многие годы, пока не научилась бы управлять… одержимостью. У большинства на это уходило лет десять. А некоторые так и не обретали умения себя контролировать.

Уныло повесив голову, Эмма пробормотала:

– И все равно это мне кажется стоящим делом. Ненавижу то, что я вампир. Ненавижу то, что меня ненавидят.

– Если бы ты стала оборотнем, это не изменилось бы: ты просто приобрела бы других врагов.

– Ты не стал бы менять то, что я вампир? – переспросила она недоверчиво. – Но все было бы настолько проще!

– К черту проще. Ты такая есть, и я не хотел бы ничего изменить в тебе. И потом – ты ведь даже не целиком вампир. – Встав на колени, он прижал ее к своей груди. Он провел пальцем по ее заостренному уху и нежно прикусил его, вызвав в Эмме сладкую дрожь. – Ты думаешь, я не видел, какое небо ты мне устроила прошлой ночью?

Она покраснела и одарила его смущенной улыбкой, а потом уткнулась лицом ему в плечо.

Если бы он сам этого не видел, ни за что не поверил бы. Хрустально-прозрачное небо с круглой луной – и молнии, бешено прорезающие его словно сетью. И после каждого разряда свет меркнул очень медленно. Лахлан даже не сразу заметил, что молнии вторят ее крикам.

– Ходили упорные слухи, что это – черта валькирий, но никто из нас не знал этого наверняка.

– Мужчины, которые это видят, обычно не остаются в живых – если они из тех, кто может об этом рассказать.

Лахлан на секунду поднял бровь, а потом сказал:

– Ты – не вампир. Но у тебя есть молнии, и глаза становятся серебристыми. Ты одна такая во всем мире.

Она поморщилась:

– Другими словами, я – урод.

– Нет, не надо так говорить! Ты просто сама по себе – вот как я думаю. – Он чуть отодвинул ее от себя, и уголки его губ приподнялись в улыбке. – Ты – моя маленькая полукровка.

Эмма сжала кулачок и ударила его по плечу.

– И мне молнии понравились. Так я буду знать, что ты не притворяешься.

Лахлан поцеловал ее, но при этом продолжал ухмыляться, так как Эмма снова его стукнула. Похоже, он находил это ужасно смешным.

– Ох! Мне жаль, что ты это видел!

Он одарил ее страстным взглядом.

– А если я окажусь на улице и почувствую, что воздух наэлектризован, я буду знать, что мне надо к тебе бежать. Ты меня выдрессируешь за один день. – Было видно, что он придумывает все новые сценарии. – Я рад, что мы живем так далеко от городов.

Мы живем. Он нахмурился:

– Но ты ведь была в ковене. Все заметили бы, если бы ты занялась с кем-то любовью.

Он всегда говорил так открыто – и это раздражало! Уткнувшись ему в грудь, Эмма огрызнулась: