«Заботится начальство, чтобы не скучали солдаты: просит оно родителей писать новобранцам. О чем писать? Пишите, мол, чтобы служили нам верой и правдой, чтобы не нарушали присягу подневольную, обманную, чтобы почитали начальников…
Знает кошка, чье мясо съела! Значит, неспокойно на душе начальства стало, коли писать родственникам вздумало. Значит, понадобилось ему задобрить нас и наших родителей, чтобы слушали мы его приказы жестокие, беззаконные.
He помогут вам те письма обманные, отцы-командиры наши.
Не те времена теперь, народ не тот стал, не те новобранцы пошли! Знаем мы по спине своей собственной сладость солдатчины. Знаем сами теперь, кому служить, кого защищать.
Пишите, старайтесь, господа начальники, а мы, новобранцы, как время придет, сами будем знать, кому пулю пустить».
Нет, при чтении таких вещей спокойным оставаться нельзя. Леонтьев швырнул газету на стол, закурил и нервно заходил по кабинету. Что и говорить, в армию за последние годы пришло немало беспокойного и даже революционного элемента. С каким трудом удалось прошлой осенью собрать и отправить новобранцев! Подстрекаемые революционными агитаторами деревни отказываются давать царю солдат. В заводских поселках и на станциях проводы новобранцев превращаются в многолюдные политические митинги с непременными лозунгами: «Долой самодержавие царя!», «Да здравствует самодержавие народа!»
Привести молодых солдат к присяге тоже стало проблемой. В уездном Стерлитамаке додумались даже до того, что предложили не желающим присягать заменить присягу честным словом. Однако, дорожа своим честным словом больше святой присяги, солдаты все-таки присягнули, давая при этом понять, что такая присяга их ни к чему не обязывает и что все они не ставят ее ни в грош!..
После такого рода размышлений трудно было переключиться на повседневные дела, но и они требовали к себе внимания. За каждым из них теперь словно бы стояла мрачная тень нового начальника с огромной колючей метлой в руке. Попасть под эту метлу Леонтьеву не хотелось.
Всю весну он усиленно занимался оставшимися еще с прошлого года делами. Разобравшись с ними, приступил к последним, возникшим в связи с февральскими арестами. Некоторых из арестантов за неимением улик он освободил, организовав за ними негласное наблюдение на свободе, с остальными продолжал работать, не питая, впрочем, больших надежд на успех. Среди последних был и Петр Литвинцев.
Что делать с этим бродягой, ротмистр положительно не знал. В первое время он склонен был отпустить его на все четыре стороны, но разговор с полковником Яковлевым насторожил. Правда, теперь Яковлева не было в Уфе, и он, ротмистр, ни от кого не зависел, был свободен в своем решении.
Выпустить? Можно и выпустить, ведь из-за неимения улик Литвинцеву до сих пор не предъявлено даже формального обвинения. Департамент полиции, за которым он числится, каждый месяц осведомляется о ходе дознания, и отвечать становится все сложнее. Со всех точек зрения освобождение Литвинцева возможно и желательно, но…
Но ротмистр не лишен был чувства долга. Что ни говори, а Яковлев в своей жандармской службе кое-что понимал. И разве не возможно, что под личиной безобидного бродяги скрывается один из тех, кого, например, руководство партии эсдеков направило на Урал для укрепления областного комитета? Разгромленный прошлым летом Уральский обком РСДРП опять действует. И даже проводит общеуральские партийные конференции! В то же время из агентурных данных, полученных пермскими и екатеринбургскими органами, хорошо просматривается появление среди людей, близких к комитету, совершенно новых лиц. Не из их ли числа и этот говорливый беспаспортный бродяга?