Бессмертники — цветы вечности

На Аксаковской улице любитель срезать углы сдал его другому молодому человеку, весьма приятному и не менее молчаливому. Этот темным дворам явно предпочитал праздничные фейерверки и вел его под самыми яркими фонарями, по самым центральным улицам. Свернув в одном месте направо, а в другом налево, они преодолели глубочайший овраг, в темноте перелезли через шаткую изгородь и постучались в чье-то окно.

Их провели в комнату, наполовину заполненную кочанами свежей капусты, где их встретил очередной товарищ — невысокий, кряжистый, белобрысый, с веселыми смеющимися глазами. Внимательно оглядев новичка и пошептавшись о чем-то с его приятным провожатым, он мигом оделся, весело подмигнул Петрову, и они опять пошли.

Весельчак оказался самым обыкновенным парнем, без всяких причуд. Всего за каких-то полчаса он провел его через весь город, поболтал с ним о том, о сем и сдал своему дружку на тихой улочке возле величественного даже ночью кафедрального собора. Правда, ночь к этому времени уже кончилась, но зато дальше его уже не повели. Дружок весельчака ввел его в дом, бросил на пол матрас, одеяло, подушку и, прежде чем исчезнуть, по-свойски похлопал по плечу:

— Здесь, товарищ, можешь чувствовать себя как дома. Ложись и спи. Как выспишься, поговорим.

Сколько он проспал тогда — сутки, двое? Во всяком случае не меньше, потому что поднялся совершенно свежим, молодым и сильным. Симпатичная, немного полноватая хозяйка, назвавшаяся безо всякой конспирации Александрой Егоровной, едва дождалась, пока он умоется и приведет себя в порядок. Стол у нее уже был накрыт и ждал его, и чего на нем только не было: и жаренная на свином сале картошка, и домашняя колбаса, и румяные творожники, и дымящийся ядреный чай… Забыв обо всем на свете, он накинулся на еду. Ел быстро, остервенело, некрасиво, но ничего поделать с собой не мог. Лишь когда стол опустел, поднял на хозяйку виноватые глаза и смутился еще больше. На мгновение ему показалось, что перед ним сидит его родная мать. Ведь только у матери могут быть такие внимательные, теплые и жалостливые глаза. Ему показалось даже, что она знает его давно-давно, знает и видит насквозь, и таиться от нее бесполезно.

— Ох, горюшко-горе, беда неизбывная, — вытирая кончиком платка лучистые карие глаза, то ли вздохнула, то ли всхлипнула она. — Гляжу, сердешный, издалека к нам? Досталось, поди, всего хлебнуть за дорогу-то?

— Досталось, Александра Егоровна, — не таясь, признался он. — И дорога была далекая… Такая далекая, что и вспоминать не хочется… и забыть нельзя.

— А ты, друг мой, не забывай. Иначе чем завтра жить будешь? Откуда крепость сердечную возьмешь? С чем новые беды одолеешь?

— Это вы хорошо сказали — про крепость, — заметил он. — Иному ее очень не хватает. Все, вроде бы, в человеке есть, а нет этой крепости — слаб человек.

— Вот я это сыну своему говорю. Понимает!

Иван вспомнил бесконечное хождение по ночному городу, своих молчаливых провожатых и поинтересовался:

— Сына-то вашего как зовут, Александра Егоровна?

— Сына? — так и засветилась хозяйка. — Шуриком сына зовут. Добрый, уважительный у меня сын. И отчаянный — страсть. Как уйдет по своим делам, так я уж от икон не отхожу, все молюсь за него. Твоя-то мать, поди, тоже из-за тебя ночи не спит?

— Не знаю, Александра Егоровна, не знаю…

— Давно, чай, не виделись?

— Давненько..

— А далеко ли родители проживают?

— Далеко, Александра Егоровна, хотя дело не в том…

Хозяйка споро убрала со стола посуду и, кинув взгляд за окно, обрадованно сказала:

— Вот и Шурик мой идет. С товарищем. Вы уж тут посидите, поговорите, а я во дворе покручусь: куриц своих покормлю, в сараюшке приберу… да и мало ли чего еще сделать надо…

«Опять, наверно, куда-нибудь поведут», — невесело подумалось Ивану. Впрочем, настроение сейчас у него было бодрое и даже приподнятое: он в Уфе, у своих, накормлен, напоен, — чего еще? Впервые за время «отлучки» из части по-человечески выспался — в тепле, под одеялом, без страха проснуться в кандалах, так что готов к любой работе.

Они вошли — Александр и один из вчерашних провожатых Ивана, тот, что уже под утро доставил его сюда. Оба невысокого роста, оба широкие в плечах, только Шурик несколько моложе и потемнее волосом. Старший товарищ его круглолиц, розовощек, с мягкими, светлыми, слегка вьющимися волосами, с небольшими, умными, лукаво щурящимися глазами.

— Ну вот, теперь другое дело, — удовлетворенно оглядев его с ног до головы, улыбнулся старший и протянул широкую, почти круглую ладонь. — Давай знакомиться: Назар. А это член нашей организации Александр Калинин.

— Иван, — в свою очередь представился и он. Вспомнив слова пароля, спросил: — Все ли живы и здоровы в семействе отца Иоанна?

— Все, слава богу, живы, — серьезно ответил Назар и от души рассмеялся: — А я до последнего момента сомневался… Все, знаешь, что-то тут ворочалось, скреблось. Мало ли, думаю, кому интересны сегодня дела уфимских боевиков!

— Неужто за жандармского агента приняли? — встревожился Иван.

— Приняли — не приняли, а присмотреться надо…

— Потому и по городу всю ночь протаскали? Присматривались?