Бессмертны ли злые волшебники

И первая ступенька требует труда души, о котором я писал, напоминая читателя возвышенные строки Н. Заболоцкого, — что же говорить о дальнейших, более высоких и опасных ступенях, похожих на уступы, вырубленные в скале! Поднимаясь по ним, мы понимаем все отчетливее то совершенно особенное, единственное,что несет в себе этотчеловек.

(Михаил Михайлович Пришвин рассказал однажды, как весной во время большого половодья увидел на льдине, быстро плывущей по реке… мышь. Серые бусинки ее были широко раскрыты, она озиралась беспомощно, а льдину быстро несло, заливало водой. И Пришвин, всматриваясь с тем глубоким чувством, которое он сам называл «родственным вниманием», в эту несчастную уплывающую мышь, запоминая ее до мельчайших подробностей, вдруг с болью подумал, что уже никогда, ни через сто, ни через тысячу, ни через сто тысяч лет в мире не будет мыши такой точно, как эта. То была боль человека, остро понимающего ценность жизни и в большом, и в малом, и в архималом, боль, насыщенная, по-моему, несмотря на личную мою антипатию к мышам, великой этической красотой.)

Я все время писал о трудеузнавания человека. Но это и радость. А точнее — труд радостный. Да, ступени узнавания бывают не только высокими, но и опасными: иногда разочаровываешься в людях. Но несравненно чаще ожидают нас открытия, углубляющие радостное удивление человеком. Мы начинаем чувствовать все явственнее новые человеческие силы и старую, как рисунки бизонов на стенах доисторических пещер, вечную человеческую красоту.

— Возможно! — воскликнет иной читатель. — Но я хочу сам пережить радость этих открытий. Не вы ли обещали посвятить нас в технологию труда узнавания, в «тайны ремесла»?

Нет, нет, я не обещал, я только задал вопрос, существует ли такая, условно говоря, технология, такие тайны? Они существуют, но учить им было бы, по-моему, шарлатанством, как учить, скажем, писать стихи. Можно лишь говорить о том, как сам пишешь. В этой книге я постарался рассказать, как узнавал людей и как это узнавание делало меня нравственно все богаче.

Если все же говорить о «тайнах ремесла», то основополагающая тайна — любовь к человеку. Не сатинская — горьковская. Не только к Человеку, но и к человеку. Ощущение в самом обыкновенном, будто бы ничем не замечательном, «многогрешном», как определил бы насмешливо-любовно Алексей Максимович, попутчике великой и радостной загадки бытия.

Ничего не может быть плодотворнееизумления человеческой силой и человеческой красотой, которое рождается при решении этой загадки. Не нужно думать, что оно удел только больших мыслителей и художников, зерна этого изумления в любой человеческой душе.

Я уже писал, что все мы становимся художниками, когда любим.

Но… кого из юношей и девушек не потрясала во все века горькая лермонтовская истина: «Вечно любить невозможно»! И может быть, никогда еще не казалась она столь раняще-острой, как в наш «атомный» век.

После опубликования в журнале «Ахилла и черепахи» я получил несколько писем от молодых читателей. Они писали о том, что сами думают о любви, о человеческих отношениях.

Надежда Садыкина из Ярославля размышляет в письме над теми страницами «Ахилла и черепахи», которые повествуют о матери Марии, о ее великой любви к Блоку, о том, могут ли быть человеческие отношения долговечнее человеческой жизни.

«На свете, видимо, много людей, любящих Блока, — пишет она. — Я к ним отношусь. Видите ли, в моей семье безразличны к поэзии, вернее, к собственно стихам. И Блока я стала читать, когда мне было уже 15 лет. Тогда же я стала по-настоящему слушать и понимать симфоническую музыку. Это был хороший год. С Блоком я с тех пор не расстаюсь, вожу с собой томик стихов и ни на день не решаюсь убрать его со стола.

Теперь я хочу с вами чуть-чуть поспорить о человеческих отношениях. Нельзя, по-моему, так безоговорочно утверждать ни кратковременность, ни вечность человеческих отношений. Человека, написавшего такие непостижимо-прекрасные строки, какие написал Блок, мы любим всю жизнь и можем любить сто жизней. А в нем, видимо, было что-то, что разрушало его чувства. И если бы этого не было, он был бы совсем другим человеком и поэтом. Видимо, он любил не вообще людей, а что-то в них, что разрушалось. Не знаю. Но это одна из его трагедий…»

Письмо Н. Садыкиной — глубокое и, по-моему, очень целомудренное, многое в нем недосказано, и догадываешься об этом многом с волнением.

Она думает о том, почему стареют человеческие отношения? Почему: любит человек, и кажется, никогда это не кончится, так могущественно, а потом… куда уходит любовь? А если действительно иногда: отношения долговечнее человеческой жизни, — тоже почему?

В вопросах этих что-то детское: не наивность, а — беззащитность. Вот: Блок. Что разрушало, делало «невечными» его чувства?

Даже Блок. Чистый, высокий, бескорыстный…

Хорошо. Подумаем о Блоке. Вам кажется, его можно «любить сто жизней», но разве не он, не Блок, написал в двадцать восемь лет:

Я звал тебя, но ты не оглянулась,

Я слезы лил, но ты не снизошла.