Бессмертны ли злые волшебники

Ты в синий плащ печально завернулась,

В сырую ночь ты из дому ушла…

Обращены эти стихи к жене. «Не знаю, где приют своей гордыне ты, гордая, ты, нежная, нашла».

Она родила сына. Когда мальчик умер, Блок отмечал в дневниках годовщины его рождения — с глубоким состраданием к женщине, которую любил с дней юности.

Он любил ее с той всепобеждающей человечностью, которой уже ничего не страшно. Даже то, что, казалось бы, может убить любовь. Строки в его дневниках о жене, по-моему, самое печальное и высокое, что писал когда-либо мужчина о женщине. Читая их, понимаешь, что такое одиночество и что такое верность.

Истину о человеке, тем более большом и сложном, как Блок (да и любом, наверное), нужно исследовать терпеливо. И когда эта истина тебя коснется, с особой остротой ощущаешь то целомудренное, прекрасное и ранимое, что живет в человеке. Постаревший, тридцатидвухлетний, он ночью писал о ней в дневнике: «Милая моя спит… Спи, милая, голубушка, если бы я мог тебе помочь». Она была за стеной. «Господь с тобой, милая. Спи».

«Согласна, — ответите, возможно, вы мне, — истина о Блоке сложнее, чем мне казалось, но разве это что-то меняет, разве не уходит любовь?!»

Да. Да.

Французский писатель Жюль Ренар в маленькой чудесной новелле рассказал о ночи. Он писал:

«Ночь снашивается от употребления.

Она снашивается не сверху, не в звездах. Она снашивается, как платье, которое волочится по земле, между булыжниками и деревьями, уходя в глубь мрачных пещер и сырых подземелий».

Так же снашиваются, наверное, и человеческие отношения. Нет! — я не зову оторваться от земли, чтобы «в звездах» попытаться сохранить крепость человеческих отношений. Я испытываю давно завистливую нежность к людям, которым удается звезды заставить опуститься на землю, чтобы ночь перестала «снашиваться».

Я пишу с нарастающим чувством тревоги: мне кажется, что вот, почти закончив книгу, я еще не передал читателю самого существенного. Я понимаю: может быть, нужно только несколько строк, чтобы этовошло в книгу, но вот же не выходят они из-под пера.

И я догадываюсь, почему не выходят: боятся!

Боятся, что истины, которые чувствуют себя в сердце естественно и уверенно, как дома, на белом листе бумаги стушуются от смущения и останется одна бесполезная красота слов.

А что, если вернуться к образу ночи, которая «снашивается» не сверху, не в звездах, а на земле, между булыжниками? Что еще рассказано о ней?

Дальше Ренар повествует:

«И каждое утро, когда уходит ночь, куски ее одежды, зацепившись, виснут где попало.

Так рождаются летучие мыши».

Кто-то, тоже из больших писателей, говорил о «летучих мышах одиночества». Образ необычайно точный и глубокий. Во-первых, потому, что летучие мыши, даже когда их много, летают каждая будто бы сама по себе. Во-вторых, в-четвертых и в-десятых, что может быть печальнее летучей мыши! И потом: странная она. Ее вражда с самым естественным в жизни — солнцем, ее колдовской дар ощущать мир, не видя. Так же странно человеческое одиночество.

И нет большего несчастья. Потому что каждый из нас рождается не для того, чтобы жить для себя, а для того, чтобы бытьдля других. Именно в отношениях с другими человек себя строит.

Строители в старину обладали многими секретами мастерства, которые были потом забыты, утрачены. Они, говорят, владели и тайной замкового камня. Казалось, сооружение вот-вот рассыплется, а оно стояло тысячелетия, разрушаясь лишь от «седой старины», потому что с непостижимой, сверхматематической точностью было найдено место закладки небольшого камня, державшего исполинские своды. Я думаю, что есть такой замковый камень и в человеческих отношениях. Имя ему — верность. И это тоже тайна (недаром Блок в одном из стихотворений писал: «…тайна верности твоей»).

Но тайна эта, к счастью, не утрачена, и утрачена не будет человеком никогда. И счастлив, наверное, может быть только человек, владеющий ею. И он никогда не будет одинок. Верность сообщает союзу человек — человек непреходящее, неубывающее духовное богатство. Это было понято уже очень давно, когда сложили народные песни о Пенелопе, ожидающей бесчисленный ряд лет странствующего вдали от дома Одиссея, и, несомненно, даже раньше…

Если верность — тайна, как овладеть ею?

Но я, кажется, уже написал те несколько строк, без которых это повествование казалось мне неполным… Я хочу, чтобы ТЫ НИКОГДА НЕ БЫЛ ОДИНОК.

А чтобы овладеть этой тайной, надо понять в юности, что ею стоит овладеть и отнестись к ней с той величайшей серьезностью, которой она заслуживает.

И еще хорошо бы не забывать ряд старых добрых истин. Одну из них когда-то сжал в упругую формулу философ Кант.

«Поступай так, — писал он, — чтобы ты всегда относился к человечеству и в своем лице и в лице всякого другого так же как к цели и никогда не относился бы к нему только как к средству».