Бессмертные

— Он трогал вас руками? — На лице его отразился ужас. — Неужели он трогал вас руками?

— Конечно? Он же врач. Что ж тут такого?

Мецгер опустился на кровать.

— В том-то все и дело, что это был не врач.

— Не врач?

— Нет.. Это пациент. Когда ему удается вырваться из своей комнаты, он крадет белый халат и представляется врачом. Его должны все время держать взаперти. Он вас… э… тщательно обследовал?

Мэрилин подумала, что, может, ей все же удастся выбраться отсюда. Если она пострадала по недосмотру персонала, то, безусловно, администрация больницы с удовольствием отпустит ее, чтобы только избежать судебного процесса — и огласки, — что бросит тень на престиж больницы.

— Очень тщательно, — ответила она. — Я подумала, что он гинеколог. У него нежные руки.

Мецгер вонзил кулак в ладонь другой руки.

— Какой кошмар, — произнес он.

Она кивнула.

— Еще бы. Для начала я сообщу об этом Эрону Фрошу. Он — мой адвокат.

— Эрону Фрошу!

— Он разделает вас на кусочки . Эрон — суперадвокат. И это не говоря уже о том, какой может быть скандал. Вот погодите, устрою пресс-конференцию…

Мецгер что-то монотонно бормотал себе под нос.

— Я — конченый человек, — расслышала она.

Мэрилин положила руку ему на плечо.

— Берни, — сказала она. — Давайте лучше подумаем, как мне выбраться отсюда без лишнего шума — не через вестибюль, вы понимаете меня? Переведите меня куда-нибудь в такое место, где есть телефон и я смогу немного отдохнуть.

— Да, конечно, — задыхаясь, отозвался Мецгер. — Я уверен, мы сумеем это устроить.

— Мэрилин. Зовите меня Мэрилин, Берни.

— Мэрилин.

В результате после двухдневного пребывания в “Шин Уитни” ее перевели в Институт неврологии при пресвитерианской больнице Колумбийского университета и поместили в прекрасный номер люкс. Здесь работали настоящие санитарки, а не переодетые тюремные надзирательницы. Они ухаживали за пациентами круглосуточно. Решеток на окнах не было, и в вестибюле ее не пасли журналисты.

Даже телефон был у нее в номере.

Первым делом она позвонила в Белый дом.

33

Гувер не привык, чтобы его заставляли ждать, даже если он шел на прием к президенту страны, — вернее, ожидание у президента раздражало его больше всего.

В конце концов, кто такой президент? Гувер служил нескольким президентам много лет подряд, с самого 1924 года. Он стал директором ФБР за год до того, как родился нынешний министр юстиции, — такая фраза по указанию Гувера была включена в текст экскурсии по зданию министерства юстиции.

Ему было известно буквально все о любовной связи Рузвельта, не говоря уже о случайных приятелях миссис Рузвельт. Его агенты даже записали на пленку ее встречу с Джо Лэшем в номере отеля в Нью-Йорке, где они вместе провели ночь. Гувер дал прослушать эту ужасную запись президенту Рузвельту, и тот был ошеломлен. У директора ФБР имелись материалы о финансовых махинациях друзей Гарри Трумэна из Канзас-Сити. Он перехватывал все письма, которые посылала Эйзенхауэру Кей Саммерсби, напоминая президенту, что он обещал развестись с Мэми и жениться на ней…

Он немало знал о людях, которые были президентами США! Знал все грязные секреты их интимной жизни, все тщательно захороненные тайны их политической деятельности, знал об их неблагонадежных друзьях, с которыми они имели неосторожность подружиться в школе или в колледже и которые впоследствии стали сторонниками левых движений или гомосексуалистами (впрочем, одно другому не мешало), знал об их заигрываниях с Москвой, или с замужними женщинами, или с финансистами с Уоллстрит…

Гувер не льстил себе — он реально смотрел на вещи. Пусть президенты не любили его, не доверяли ему, не приглашали отужинать в личных апартаментах на верхнем этаже Белого дома, но ни один из них никогда не заставлял его ждать аудиенции!

Личный секретарь нового президента и руководитель аппарата Белого дома стояли возле двери в кабинет президента, словно охраняли ее. Обменявшись с Гувером двумя-тремя ничего не значащими фразами, они замолчали. По их лицам он видел, что они испытывают к нему неприязнь. Что ж, пусть, думал про себя Гувер. Говорил же один римский император: “Пусть ненавидят, лишь бы боялись”. Ему стоит только заглянуть в собранные на них досье, и тогда они узнают, что значит идти против Гувера. В его папках хранится масса всеми забытых фактов: кто-то когда-то выписывал журнал, пропагандировавший левые взгляды, кто-то устроил для своей подружки незаконный аборт, кто-то в студенческие годы участвовал в работе “дискуссионного клуба”, который, по сути дела, был партийной ячейкой. “Все вы у меня под колпаком, дерзкие молокососы!” — думал он и вдруг, к своему ужасу, осознал, что они смотрят на него не со страхом, а с жалостью.

Жалость! Это может означать только одно — ему предложат уйти в отставку! Гувер почувствовал, как у него застучало в висках, в горле пересохло, руки, придерживающие на коленях портфель, задрожали.