Бессмертный

— А зачем? — сыграла я в дурочку, можно подумать, я не знала, что капитан должен знать о всех травмах экипажа. Трюк не прошел, Эшли смотрел на меня предельно серьезно. — Ладно, — сдалась я. — Я не хочу, чтобы Тайлер неверно истолковал мои мотивы.

— Не замечал за Александром такого.

Если бы он знал, что на самом деле произошло, когда мы полетели к астероидам… Но просвещать его я была не намерена. Да я о таком позоре, даже маме родной бы не рассказала.

— Пусть останется, как есть, — попросила я.

— Ладно, — кивнул Рис, чуть улыбнулся, но смотрел на меня все еще серьезно, будто пытаясь понять то, что я не стала озвучивать. — Только синяки прячь, — посоветовал он.

Я тоже кивнула. Буду прятать. И завтра же выйду из каюты и буду делать вид, что со мной все в порядке. В конце концов, подумаешь, ребра, не впервой.

* * *

Следующие несколько дней прошли спокойно. Меня никто не трогал, а я по возможности избегала общества лондорцев. В каюте я больше не пряталась, понимая, что это, наоборот, привлечет ко мне ненужное внимание: во-первых, озабоченные моей травмой Ригз и Рис устроят ко мне настоящее паломничество, во-вторых, и так невзлюбивший меня капитан точно заподозрит неладное, и тогда не видать мне штурвала как собственных ушей.

Поэтому я ходила сама питаться на камбуз, несколько раз объявлялась в кают-компании, где как-то даже сыграла с Клавдией в шахматы.

Не могу сказать, что воспылала к лондорцам внезапной любовью, дистанцию я собиралась соблюдать и впредь. Но все же мой разум возобладал над чувствами: я здесь, чтобы быть пилотом и летать, а не прятаться по углам, а путь к пульту управления у меня был один: продемонстрировать капитану, что я положительно настроена к команде. К тому же, с этими людьми мне в любом случае придется прожить бок о бок полгода, а значит, нужно учиться общаться.

Вечером седьмого дня моего пребывания на «Прометее» я лежала в каюте. Ребра еще давали о себе знать, поэтому совершив свой ежедневный «обход» и показавшись всем на глаза, мол, я жива и у меня все хорошо, я возвращалась к себе, чтобы отлежаться.

Пробовала читать, но хотя глаза быстро бегали по строчкам, мозг категорически отказывался воспринимать информацию. Поэтому закончилось тем, что я отложила считыватель, притянула к себе подушку и так и лежала на животе, крепко ее обняв. В первые дни после травмы такая поза была невозможна, давая нагрузку на ребра, теперь же я облегчением обнаружила, что стало почти не больно.

Я повернула голову, чтобы видеть фото брата.

— Осуждаешь? — тихо спросила я. — Играю в любезность, а у самой на душе кошки скребут. Ты бы, наверное, на самом деле уже со всеми подружился. К тебе тянулись люди, а ты тянулся к ним, — я вздохнула, — а мне ведь на самом деле никто не нужен.

После смерти Ника у меня случился нервный срыв, и я по настоянию родителей целых два года посещала психолога. И он пытался разобраться не только с моей неспособностью плакать, но и понять, почему за такой короткий срок я умудрилась растерять всех своих друзей. В итоге доктор объяснил это посттравматическим синдромом, а конкретно: «боязнью привязанностей из страха потери».

По прошествии многих лет, повзрослев, я признала, что мой детский психолог был прав. Я не сближалась с одноклассниками, понимая, что после школы все мы пойдем своей дорогой и неминуемо расстанемся. Та же история повторилась в КЛА, так как я прекрасно знала, что после выпуска каждый из нас получит назначение, кто куда, и мы можем больше никогда не встретиться. А когда началась реальная служба, ситуация усугубилась пониманием того, что любой из членов моей команды может не вернуться с задания живым. Так что и на флоте друзей я не завела.

А лондорцы? Что будет, даже если я найду в себе силы простить их за «Тринадцатилетнюю войну» и подпущу слишком близко? Моя нога никогда не ступит на Лондор, через полгода я вернусь домой, где все станет, как прежде, а этих людей я больше не увижу. А значит, оставить все, как есть, наилучший вариант.

— Когда ты никого не любишь, тебе некого терять, не так ли? — озвучила я свои мысли.

Хотя Ник на фото улыбался, я была готова поклясться, что он со мной не согласен.

Мои размышления прервал странный звук. Я прислушалась — кто-то скребся в дверь моей каюты.

Я нахмурилась и встала. Хотела подскочить, но ребра тут же напомнили о себе, поэтому о скорости пришлось забыть.

Меня ведь предупреждали, что на корабле есть питомец, которого я, правда, так ни разу не видела. Эшли объяснил мне, что Хрящ (так звали кота) не любит чужаков, и пока опасается меня и прячется в каюте капитана. Так может, он все-таки пришел познакомиться?

Я открыла дверь, в самом деле уверенная, что увижу знаменитого Хряща, поэтому смотрела вниз. Каково же было мое удивление, когда мой взгляд наткнулся на огромные ботинки!

Я резко вскинула голову.

— Привет, — Ригз улыбнулся мне во все тридцать два белоснежных зуба.

Это еще что за фокусы?

— Ты что здесь делаешь на ночь глядя? — возмутилась я. По корабельному времени уже было слишком поздно и все, кто не был на дежурстве, давно ушли спать.