Бессмертный

– Я видела звезду в его волосах, – шепчет Ольга Николаевна, дочь Александры, и ей, в общем-то, верят.

Чтобы разрешить вопрос с яичкинской магией, Гриша повел Александру Федоровну, чьи волосы словно золотая проволока, в то самое место, где лиственничный лес граничит с медицинским огородом Сергея Мироновича. Он стоял одной ногой в лесу, а другой в деревне – чародеи знают, для чего нужна такая поза, а Гриша определенно знал, для чего нужно знать, что положено знать чародею.

– Так, Саша, смотри, как я буду есть этот гриб с серебряными пятнышками на шляпке, про который и я, и ты, и все дети знают, что это страшная отрава.

Александра внимательно смотрела. Григорий Ефимович сжевал гриб. Казалось, что ничего плохого с ним не случилось. Руки-ноги не отнялись, язык не стал фиолетовым.

– Видишь? – сказал Гриша.

– Вижу, – ответила Саша.

– Теперь смотри, как я повешусь на лиственнице. Дай мне твой передник, я сделаю удавку.

Александра внимательно смотрела. Григорий скрутил передник вокруг шеи и повесился на дереве. Похоже, ничего плохого с ним не случилось. Он приятно улыбнулся и немного покачался взад и вперед. Глаза у него не повылазили, и он ни в чем не признался перед смертью.

– Видишь? – спросил Гриша.

– Вижу, – ответила Саша.

– А теперь, чтобы окончательно убедиться, ты должна меня застрелить.

И старый не-то-чтобы-священник вытащил маленький пистолет, что само по себе – если бы Александра задумалась об этом – казалось чистым волшебством, потому что никто до этого в Яичке не вытаскивал пистолета.

Александра старательно выстрелила. Пуля попала в сердце так точно, как мечтает каждая пуля. Кровь заструилась по Гришиной рубашке, которую он добыл у Галины Ивановны в обмен на историю о великом воине, что защищал город против солдат с крысиными мордами. Неделю после этого Галина страдала кошмарами, поэтому считала обмен удачным. Но тут Григорий Ефимович улыбнулся и показал Александре, что грудь его цела и все с теми же неопрятными волосами, что и раньше. Он забрал у нее оружие, и никто пистолета больше не видел. Саша никому не говорила, что он вообще был у Гриши, что теперь она знает, что такое пистолет, и что она стреляла из него так же легко, как раскатывала тесто на вареники.

– Я тебе скажу, что за волшебство творится в Яичке. Смерть забыла про Яичко и ничего о нем не знает.

– Ничего не забыла. Все умирают. Коровы, овцы. Марья стреляет оленей.

– А чтобы из людей кто-то умер, припомнишь?

Александра долго молчала. Небо стало синим и бездонным.

– Похоже, что помню, сердцем. Частичкой сердца, запертой в самом дальнем, крохотном уголке. Там под замком хранится место с вечно грязными полами – где-то, где вечно зима. Там, как мне кажется, кто-то умер, и никто ему не помог. Потом я плачу так горько, что из моих слез вырастают ужасные цветы.

Григорий Ефимович обвил длинными грубыми руками Александру Федоровну, которую тайно любил еще с юности. Она это знала, конечно, и поскольку оба они знали про это, то обращались друг с другом с нежнейшей добротой.

– Не переживай, – сказал Григорий Ефимович. – Это просто фокусы, которым я научился. Не плачь.

* * *

По пятницам Марья Моревна идет в поля жать хлеб. В Яичке поля всегда готовы к жатве. Даже на шестом месяце она не увиливает, а берет короткий серп с ручкой, вытертой множеством шершавых промасленных рук яичканцев. Солнце золотит верхушки деревьев, и черные волосы Марьи отливают в этом свете синевой. Вверх и вниз летает серп, его лезвие срезает золотистые стебли; и одинокий козел блеет от восторга, обнаружив пучок дикого лука, за который никто его не будет бранить; и серп звенит – вверх и вниз; и прекрасная маленькая Анастасия Николаевна пропускает петельку в своем вязании, а Волчья, серая в яблоках, специально сбрасывает подкову, чтобы Марье позже пришлось ею заняться, потому что вот такой у этого зверя характер; и зерно ссыпается в груды; и шесть мышек, о которых Яичко и не знает, вылизывают друг другу ушки розовыми язычками; и вновь она заносит серп, и вновь летит он вниз; и, сами не зная почему, женщины Яичка идут в то самое место где хорошо вспаханное поле с землей, которая прощает им все, что с ней делают, встречается с редиской Нади Константиновны; и они смотрят на Марью, не понимая, зачем они пришли смотреть, как беременная женщина с животом словно тугой барабан, серпом, занесенным как меч, машет снова и снова, и от чистого пота блестят ее черные волосы, а солнце поет свою песенку с четырьмя строчками из пяти слов каждое, и последнее слово в песенке – смерть.

* * *