Бессмертный эшелон

– Ты сегодня подбил немецкие танки, там сгорели фашисты, так что сражаться ты умеешь. Только это твоих родных из могилы не подняло, так что зверем становиться ни к чему, оставайся всегда человеком. Бойцом, воином, танкистом и прежде всего человеком. Мы не звери, мы просто так не убиваем, только когда защищаем себя или своих близких, родину! Понял?

Марк утер полоски слез со щек и твердо сказал:

– Понял, я всегда останусь человеком.

* * *

Тем временем дрожащий Дорвельц, косясь на своих бывших подчиненных «панцерзолдатен», торопливо объяснял советскому офицеру:

– Я не хотел, поверьте, я не хотел нападать на беззащитных людей. Я офицер, а не убийца. Но меня заставили, понимаете, приказали участвовать в операции «Лесной огонь». После воздушной атаки мы должны были уничтожить остатки советской пехоты и уйти по лесной просеке на свою территорию. Если бы я не выполнил приказ, то попал бы в гестапо. Вы знаете, что такое гестапо, господин офицер? Мы не ожидали увидеть здесь русские танки и тем более не ожидали, что вы так стремительно атакуете нас с трех сторон.

Карл всматривался в лицо советского военного, командира танкистов – такой спокойный глубокий взгляд, правильные черты лица, совсем молодой, нет даже и тридцати лет, только на лбу между бровей прорезалась очень глубокая морщина, и взгляд слишком печальный для такого возраста. Может быть, он услышит и поймет его просьбу?

– Господин офицер, мы сейчас в квадрате В32, если танковая рота не вернется через час, то нас сочтут погибшими. И я буду рад этому. Я больше не хочу служить вермахту, не хочу быть винтиком в военной машине Гитлера. Я предлагаю сделку Красной армии.

– Слушаю, – морщина на лбу молодого лейтенанта стала еще глубже.

– Я готов сотрудничать с вами, любая информация, любая услуга. Я знаю расположение войск танкового гарнизона, количество единиц техники, где стоят пункты наблюдений. Я все готов рассказать. С единственным условием…

– Каким? – Соколову никогда не нравилось общаться с пленными офицерами.

Немецкие высшие чины, оказавшись у русских, готовы были на что угодно за лишний кусок хлеба. Они предлагали расстрелять своих солдат лично, вываливали из карманов награбленные трофеи, рыдали и целовали грязные сапоги советских бойцов, лишь бы сохранить себе жизнь или получить продовольственный паек. Но не этот сухопарый бледный командир танковой роты. Мужчина уставился на лейтенанта серыми глазами и попросил:

– Обещайте, что убьете меня после того, как я стану вам не нужен.

От неожиданности Соколов не нашелся, что ответить. При виде его удивленного лица гауптман Дорвельц пояснил:

– Я не смогу покончить с собой, уже думал об этом. Но жизни я недостоин, слишком много совершил плохих поступков. Я жил не так, как положено жить честному, порядочному гражданину. И еще, господин офицер, разрешите передать прощальное письмо для моих родных. Если вы его отправите по указанному адресу, я умру счастливым. Никаких тайных сведений, я просто скажу то, что давно должен был сказать своим родным. Я прошу вас как офицер офицера.

– Я подумаю, не могу вам ничего обещать, – пожал плечами Соколов. – Какие-либо решения относительно военнопленных принимаю не я, вы будете переданы с остальными служащими в командный пункт Красной армии.

Дорвельц кивнул, не сводя с советского офицера пронзительного взгляда серых глаз, покрытых густой сеткой из красных прожилок от усталости и недосыпа, что мучил его вот уже сутки.

* * *

В Ленинграде Софа считала ступеньки – осталось совсем немного, три из тридцати. До тридцати ее научила считать бабушка, когда они вдвоем тащили в ведерке лед с улицы в квартиру, чтобы вскипятить воду на буржуйке. «Так легче подниматься, ты и не заметишь, как окажешься наверху», – говорила задыхающаяся от тяжелого подъема бабушка и была права. Пока считаешь, не так сильно чувствуется боль в пальцах, держащих ледяную дужку ведра, не так донимает противная дрожь в коленках и даже про вечный сосущий голод в животе забываешь.

Но ослабленные ноги все-таки ее подвели, когда она перешагнула порог в темный коридор. Правый ботик зацепился за левый, нога неловко скользнула, и Софа плашмя грохнулась, уронив тяжелое ведро так, что куски льда разлетелись по грязному полу. От боли в ноге и ужасной обиды, что снова придется тратить последние силы, идти за новой порцией снега на улицу, девочка разрыдалась в голос и тут же счастливо расхохоталась.

Ведром она зацепила игрушечную коляску, в которой еще три года назад катала своих кукол, пока в ее мире царила счастливая жизнь без войны, были живы родители и бабушка. Игрушка опрокинулась на бок, а из-под маленького матрасика вывалилась куча засохших объедков, из которых когда-то маленькая Софа хотела устроить обед понарошку для своих куколок. Сейчас это было настоящее богатство, королевский обед для нее и для Миньки – ссохшиеся каменные огрызки яблок, кусочки пряников, старые сушки и парочка леденцов.

– Минька, Минька, мне Дед Мороз принес подарок! – Девочка бережно сложила в подол платья еду и мелкими аккуратными шажками пробежала в комнату.