Бессмертный город. Политическое воспитание

Он стал бывать с нею у Андреа и его друзей, но по-прежнему один ходил на приемы к тем, кого она называла «его маркизами». Мария Тереза не просила брать ее с собой, а Жюльен не предлагал. У них было на этот счет молчаливое соглашение. Он просто заранее ставил ее в известность, и она или оставалась дома или шла к Андреа, Питеру Мэшу, фотографу, которого Жюльен недолюбливал.

Иногда он болтал с Анджеликой, и она рассказывала ему о воскресеньях, проводимых ею либо с отцом, либо в обществе монахини-наставницы. Иногда речь заходила о ее сестре, той, что «плохо кончила», и Анджелика краснела сильнее обычного. Он догадывался, что тело девушки (про себя он думал: девочки) еще не совсем развилось. Кожа ее была белее, чем у Марии Терезы; та была брюнеткой, эта — блондинкой. Одна — женщина, другая — дитя; с того вечера; как он впервые остался у Марии Терезы, он стал смотреть на Анджелику другими глазами. Он называл ее Клелией, но Мария Тереза отнюдь не была герцогиней Сансевериной[52]. По отношению к этой девочке у него не возникало никаких намерений, ему просто нравилось смотреть на нее, и все же он придумал сложную и вместе с тем простую историю, как, поставленный перед выбором, он не смог бы отдать предпочтение одной из них. От Анджелики иногда немного пахло потом и туалетным мылом, которое напоминало ему «Люкс», «туалетное мыло звезд», продававшееся когда-то в Париже. Анджелика была совсем ребенком, робким, стеснительным; он догадывался, что обе они в жизни были обижены и унижены. Одна его умиляла, другая, спокойная и печально-сосредоточенная, но рыдающая после минут страсти, его волновала, а это было не одно и то же.

Вскоре после их встречи у Андреа Валерио Грегорио навестил Жюльена в его квартире на площади Свечных мастеров.

Жюльен был в консульстве один. Мария Тереза, наверное в последний раз за все время, которое предстояло длиться их связи, сказала ему, что не свободна в этот вечер. Она ужинала у Питера Мэша, Жюльен приглашен не был. Около девяти вечера зазвонил телефон. Это был Валерио Грегорио. Поскольку у обоих вечер был не занят, Жюльен предложил встретиться. Валерио не позвал его к себе, хотя дворец Грегорио, прилегающий ко дворцу Саррокка, был совсем рядом, и окна его знаменитой галереи живописи, как и балкон с атлантами, высились над небольшой площадью, где каждую ночь дежурила проститутка.

Обычно, с кем бы Жюльен ни говорил, все расспрашивали его, на этот раз он долго слушал другого. Валерио Грегорио говорил о себе, смеясь, рассказал, что студенты величают его «герр профессор», поскольку он долго учился в Германии; однако жил он и во Флоренции, и в Париже. В шутку Жюльен тоже стал звать его «герр профессор», потом просто «профессор», а затем по имени; Жюльен быстро убедился, что профессор ему очень симпатичен. Валерио Грегорио выглядел гораздо моложе своих лет. Ему было за сорок, а на вид не дать и тридцати. Он признался в этом с лукавой, словно извиняющейся, улыбкой.

— В этом городе не стареют женщины: они нас вроде как преждевременно изнашивают. Я — одно из редких исключений, но тут нечем гордиться. Когда умирал мой отец, можно было подумать, что это мой дед, а смерть у него была страшная.

Больше о фамильных делах Валерио не откровенничал. Он заговорил о своей профессии, которая доставляла ему много приятных минут, поскольку позволяла сохранять тесную связь с молодежью.

— Когда нам за тридцать пять, мы нуждаемся в общении с молодыми, чтобы не превратиться в стариков.

Затем он очертил круг своих исследований: тема Марии Магдалины в искусстве. Женщина, унижающаяся перед мужчиной, вытирающая ноги Христу. Печально улыбаясь, он высказал предположение, что каждый мужчина несет в себе память о множестве женщин, страдающих по его вине; поэтому можно сказать, что Магдалина — детонатор, зажигающий в нас пламя воспоминаний. И тут же оговорился: в Н. или по крайней мере в его среде все по-другому.

— Женщины Н. — сегодня мужчины города. Как знать, не берут ли они реванш.

Жюльен подумал о Монике Бекер и Диане Данини, но также об Анджелике и Марии Терезе. Валерио говорил о полотнах Тициана, Жоржа де Лa Тура[53], других менее известных художников, выставленных во Флоренции в палаццо Питти. Вспомнил «Магдалину» Корреджо, в которую был влюблен Стендаль, ни разу ее не видевший. Затем речь зашла о Мод, любовнице Валерио, Виолетте, его жене, и Жюльену пришло в голову, что, может быть, сам того не замечая, профессор унижал, обижал и ту, и другую. А ведь и Мод, и Виолетта, немногословные, уверенные в себе, были из породы Моники и Дианы, а не Анджелики.

— Знаешь, жизнь порой так сложна... — вздохнул Валерио.