Бессмертный город. Политическое воспитание

Консула больше не принимали. Правда, он еще иногда бывал на ужине, устроенном кем-нибудь из французов, или на коктейле по случаю открытия модной лавки или агентства путешествий, Его не удивляло, как быстро он стал не нужен тем, кто с распростертыми объятиями принимал его пять-шесть месяцев назад. И не гадал больше почему. Разумеется, прокурор растрезвонил подозрения, которыми консул имел неосмотрительность — а то и наглость! — поделиться с ним; а может быть, на него держали зуб за его солидарность на балу с Валерио; да мало ли было других, менее ясных причин, по которым он мог впасть в немилость: например, визит к Лионелле Шёнберг мог считаться предательством по отношению к обществу, не принимавшему жену убитого борца с нацистами. На следующий день после неудавшегося приема м-ль Декормон сочла своим долгом подбодрить Жюльена, высказавшись в том духе, что, мол, таковы уж жители Н.: сегодня улыбаются вам, приветливы, а назавтра и думать забыли о приглашении, но консул не был слеп. Теперь он проводил все вечера дома. Он очень редко возвращался во второй половине дня во дворец Саррокка, предпочитая пользоваться хорошей погодой и проводя время в своем кабинете окнами на город или на террасе. Много читал. Анджелика дремала рядом.

Однако забыть о подозрениях Виолетты, о поселившихся в нем самом сомнениях ему не удавалось. Одну за другой строил он гипотезы, пытаясь отыскать другие объяснения злодействам, в которых Валерио был обвинен собственной женой. Перебирая в памяти всех хоть сколько-нибудь значительных лиц города, он анализировал, кто из них мог быть убийцей. Разве не мог маркиз Берио, при всей его набожности, в порыве безумия пожелать наказания всем детям, чьим проступком была любовь? В своих подозрениях Жюльен не пощадил никого из тех, с кем сталкивался в Н. Даже слепой маркиз Яннинг, описывающий сады и парки, увиденные глазами жены, и тот вполне мог уговорить ее выслеживать в округе влюбленные парочки в автомобилях. Это было абсурдно, но не более абсурдно, чем подозревать самого прокурора, для которого преступления были дьявольской игрой и который с тем же успехом, что и другие, мог быть убийцей. Не менее подходил на эту роль и князь Жан с его болезненной меланхолией и страстью к миниатюрным театрам, в которых разыгрывались кровавые драмы. И разве муж Дианы не был связан с булочником Айгером, открыто обвиненном в самом первом убийстве? Жюльен порой встречал князя Жана на улицах Н. — тот любил кататься на велосипеде, не обращая внимания на туристов. В широкополой черной шляпе, бархатной куртке, с тяжелой цепью от часов в петлице, он гораздо больше походил на продувного крестьянина, чем на последнего отпрыска одного из стариннейших европейских родов. Джованни Данини, как и Берио или Яннинг, вполне мог быть маньяком, и тогда Валерио Грегорио, презиравший н-ское общество и открыто высмеивавший его, мог стать козлом отпущения. Может быть, рассказанное ему Виолеттой по секрету уже носилось в городском воздухе, и настоящий убийца чувствовал себя в безопасности, вынашивая следующее преступление, за которое со временем поплатится очередной козел отпущения.

Такой взгляд на вещи был весьма привлекательным для Жюльена. Мод вернулась из Америки, он наведался к ней и изложил ей свою гипотезу. Она долго молчала. Затем чуть слышно проговорила, что тоже очень много думала о событиях последних недель и что новый вывод, к которому она пришла, казался ей, несмотря на всю его чудовищность, единственно правдоподобным. Она по-прежнему была убеждена, что Валерио убили. Слишком многое, о чем Жюльен не догадывался, выходило невероятным, если предположить, что он покончил с собой. Беппо из «Газетт» владел кое-какими данными о том, в каком положении нашли тело, где лежал пистолет. Но если Валерио и убили (тут Мод вздохнула), то не потому, что, как принято говорить, он слишком много знал.

После этих слов Мод замолчала. Как и во время разговора с Виолеттой некоторое время назад, Жюльен подумал, что прекрасно понимает, о чем она еще не сказала. Больше того, Мод, более раскованная, чем Виолетта, но и более горячая и ожесточенная, была, в сущности, еще одним воплощением Вестницы, трагедийного персонажа, открывающего глаза на правду тому, кто не желает ее слышать.

— Там, в Америке, я много думала этом, — продолжала она. — Я вспомнила отдельные фразы Валерио, которым сперва не придала никакого значения. Припомните сами, что он говорил тогда ночью у меня.