Бессмертный избранный (СИ)

Энефрет делает шаг вперед, и я вижу, как она снова становится высокой. Выше меня, выше Серпетиса, выше самого высокого виденного мною человека. Вокруг становится темно, как будто вдруг настал вечер. С полей тянет холодом, лес угрожающе шумит в стороне, птицы с криком взлетают из травы.

Энефрет теперь по-настоящему огромна. Ее волосы стелятся черной рекой под ногами, на кончиках пальцев сверкает пламя, а лицо больше не привлекательно-смуглое — оно бледное, мертвенное, неживое.

— Ты не уйдешь сегодня, Серпетис, — говорит она, и от звука ее грудного голоса меня пробирает дрожь. — Твоя судьба связана с домом Мланкина, но не так, как ее связываешь ты. Я разрешу тебе уйти завтра и сама перенесу в Асмору, но сегодняшний день и эту ночь ты проведешь со мной.

Он смотрит на нее, и я вижу на его лице уже знакомое мне выражение. Это Серпетис — тот, что ненавидит магов и магию, тот, что признает меч и силу и не верит в заклятья и травы. Хотя как тут можно не верить?

— Я приказываю тебе отпустить меня, — говорит он. — Именем правителя Асморанты.

Энефрет смеется, голос эхом раскатывается по земле, заставляя ее задрожать.

— На этой земле и в этом мире приказываю я, — говорит она.

Взмах руки — и Серпетиса подхватывает поток воздуха. Он зависает над землей, и спустя мгновение из его груди вырывается крик боли. Корчась от боли, не в силах даже кричать, извиваясь в незримой хватке, Серпетис пытается вырваться — но из этой хватки вырываться бесполезно. Я вижу, как краснеет его лицо, как сжимаются зубы, как течет по коже пот. Энефрет молча наблюдает за ним, она ни разу не оглянулась в мою сторону.

Серпетиса выгибает дугой, суставы выворачиваются, я слышу хруст костей, которые готовы сломаться. Он, сын Мланкина, задыхается от боли. Так же, как задыхалась от боли его жена, моя Инетис. Я смотрю на его страдания и представляю себе боль и муки Инетис. Ее сжигаемое заживо внутренним огнем тело, ее страх и отчаяние, и надежду, которой Мланкин лишил ее, убив нашу мать.

Но боль Серпетиса не приносит мне удовольствия. Это его отец должен страдать, это он должен мучиться. Я готов сделать шаг и просить Энефрет отпустить его, но тут она резким взмахом руки сверху вниз прекращает пытку.

Серпетис мешком валится к ее ногам.

— Ты еще не понял, кто я, смертное создание, — говорит она, пока он кашляет и стонет, пытаясь прийти в себя. — Я могу превратить тебя в пыль одним движением руки. Ты будешь подчиняться мне или умрешь, Серпетис, сын Дабина. Выбирай сейчас. Мое терпение на исходе, а твои мысли так непроходимо глупы.

Она снова вытягивает вперед руку, и невидимая сила поднимает Серпетиса на ноги.

— Говори.

Он еще задыхается, и ему еще больно, и он запомнил мое молчание и то, что я не попытался ему помочь — я успеваю заметить это в его взгляде. Голос Серпетиса слаб, но слова хорошо различимы.

— Хорошо, Энефрет, — говорит он. — Ты сильнее. Ты можешь заставить меня подчиниться.

Она снова становится той соблазнительной женщиной, которой предстала пред нами у магического костра. Становится меньше, темнеет, сочувственно вздыхает. Берет Серпетиса рукой за подбородок и смотрит ему в глаза — долго, пристально.

— Мне не придется тебя заставлять, — говорит она. — Я не стану больше мучить тебя, Серпетис. Когда колесо повернется, твоя судьба настигнет тебя. И тогда ты все сделаешь сам.

Она поворачивается ко мне.

— Поторопись, Цилиолис. Возвращайся сразу же, и ни с кем не разговаривай.

Мысль о том, чтобы снова переступить порог родительского дома, кажется мне странной. Я не был там шесть Цветений, я ни разу не подходил к дому ближе, чем на мерес. Я знал, что мой отец жив и здоров, знал, что Тмиру по-прежнему находится в его власти, но не виделся с ним ни случайно, ни намеренно.

Я исчез сразу после того, как Инетис стала женой Мланкина. Уже потом меня настигли слухи о собственной смерти — якобы Цилиолис, сын наместника Тмиру, умер от какой-то болезни или от случайного удара друсом, или от очищающего огня. Я не знаю, кто их распустил, но слухи играли мне на руку. Мою мать искали пять долгих Цветений. Обо мне не почти не спрашивали. Просясь переночевать в какой-нибудь домик, я не всегда закрывал капюшоном или чарами лицо, но меня никогда не узнавали. Возможно, это были какие-то материнские чары. Может, мама пыталась защитить меня, того, кто остался верен магии и не предал ее, как предала Инетис.

Я подхожу к дому; он пуст и тих. Завешенные шкурами окна не пропускают света, в конюшне не фыркают лошади, на дворе не копошатся в грязи куры. Даже работников не видно, и это кажется мне странным.

Кажется, здесь недавно прошел дождь. Земля липнет к ногам, я оставляю четкие следы в темно-коричневой глине. Как же давно я здесь не был. Как же давно.

Остановившись у задней двери, я оглядываюсь по сторонам. Энефрет сказала, что меня никто не должен видеть, и мне нужно быть осторожным. Я открываю дверь, стараясь не шуметь, и захожу в темный коридор, полный воспоминаний.

Никто меня не встречает.