Бессмертный избранный (СИ)

Мамина сонная — первая по правую руку. Я жду, пока глаза привыкнут к мраку, и замираю, когда вижу белесоватые очертания железного клинка в чьей-то руке. Кажется, я ошибся, и дом все-таки не пуст.

— Что забыл тут, чужак? — спрашивает мой отец, направляя клинок мне в сердце.

Я кляну себя. Если бы в дом наместника можно было вот так запросто проникать незамеченным, ни я, ни Инетис не дожили бы до конца своего первого Цветения. Но в доме нет работников, и его никто не охраняет. И внутри темно, как в колодце, и пахнет прошлым, которое не хочет уступать место будущему.

— Отец, — говорю я, и очертания клинка дрожат. — Это я, Цилиолис.

Я уже нарушил наказ Энефрет, позволив себя увидеть. И я просто не могу развернуться и уйти, когда отец смотрит на меня, спустя столько времени, столько дней страданий и горя.

— Цилиолис? — говорит он, не опуская клинка, и в голосе отчетливо звучит недоверие. — Мой сын умер много Цветений назад. Ты не можешь быть им. Кто ты, маг? Отвечай, или я проткну тебя, и твоя магия тебя не защитит.

Он не узнал моего голоса. Мой собственный отец считает меня мертвым… и только тут до меня доходит, почему в доме нет света, и окна завешены. Отец плачет по Инетис, по своей дочери, по син-фире Асморанты, которая отправилась в бездну четыре… пять дней назад? В своем путешествии я совсем потерял счет времени.

Мой отец лишился жены, сына и теперь дочери. В темноте коридора я смотрю на него, и глаза жгут слезы. Я не могу сказать ему, что Инетис жива. Я не могу дать ему надежду, потому что ее нет. Маги не могли мне солгать, но они могли ошибиться.

— Отец, — говорю я снова. — Это я. Я, твой сын.

Острие клинка упирается мне в грудь, заставляя замолчать.

— Выйди на свет, — говорит отец. — Открой дверь, чтобы я мог увидеть твое лицо и выйди из дома, в котором тебя не ждали.

Я нащупываю рукой дверь позади себя и толкаю ее, позволяя свету бегущего к закату солнца осветить коридор. Переступаю порог, не оглядываясь назад, выхожу на свет, не отрывая глаз от коридора и человека, стоящего там с оружием благородного в руке.

От увиденного у меня сжимается сердце.

Я не видел отца шесть Цветений. Он был молодым красивым мужчиной, властным, сильным, надменным. Стоящий передо мной старик просто не может быть наместником Тмиру. Он похож на халумни. Как будто не шесть Цветений прошло, в пятьдесят шесть. Седые волосы, глубокие борозды морщин на щеках, складки в углах рта. Только плечи по-прежнему расправлены, да рука, сжимающая клинок, не дрожит.

Он застывает на месте. Роняет меч и делает шаг ко мне, глядя на меня глазами, полными слез. Качает головой, словно не веря тому, что видит, тянет ко мне костлявую руку.

— Цили, — говорит он надтреснутым голосом. — Цили, сынок. Это ты. Ты жив, ты вернулся домой.

Я делаю шаг ему навстречу и обнимаю его. Прижимаю к себе, глажу по сухой спине, чувствуя, как к глазам подступают слезы. Когда я успел перерасти своего отца, когда я успел стать мужчиной, а он — стариком?

— Инетис умерла, — говорит мне отец. — Ты знаешь? Мланкин убил ее, убил мою девочку. Он даже не сказал мне, что она больна. Известия принесли приехавшие на ярмарку работников фиуры. Я даже не знаю, что стало с ней. Не знаю, здоров ли мой внук, или мне вскоре ждать известий и о его смерти.

Я отстраняюсь и смотрю на него. По моему лицу текут слезы, но глаза отца сухи. Эти колодцы уже пересохли, это сердце уже выплакало все, что можно выплакать. Он смотрит на меня и кивает, и похлопывает меня по плечу, ободряя.

Отец, это я должен тебя ободрять, потому что я знаю то, чего не знаешь ты. Потому что я потерял Инетис, но могу снова ее обрести, а что будет с тобой, когда я уйду с Энефрет, взяв то, за чем пришел?

— Крепись, сынок, — говорит отец. — Мы потеряли наших женщин, но женщины слабы, и они всегда умирают раньше. Цветы всегда вянут рано в Цветущей долине. Всегда.

Мой отец — один из самых сильных людей в моей жизни.

Потеряв все, что любил, встретив того, кого считал мертвым, он внешне стал дряхлым стариком — но сохранил внутри стержень, который не позволил ему сломаться.

Мне хочется тоже иметь такой стержень. Быть сильным. Сказать ему, что я отомстил за смерть матери и спас Инетис от проклятия. Обещать вернуть сестру домой и выполнить это обещание.

Но я даже не смог заставить его узнать себя.

— Зайдем в дом, — говорит отец. — Нам есть, о чем поговорить. Нам есть, кого оплакать.

Ты должен вернуться, Цилиолис.

Голос Энефрет звучит в моих ушах так четко, словно она стоит рядом. Я не хочу уходить отсюда. Это мой дом, это мой отец. Это наше с ним горе, которое мы должны разделить.

Ты еще увидишь его, я обещаю. И ты, и Инетис.

Голос Энефрет тих на этот раз и почти нежен. Он успокаивает мое сердце, лечит мои раны. Я верю ей. Я хочу ей верить — а что еще мне остается?

— Отец, — говорю я, — я пришел сюда ненадолго и должен уйти.

В его взгляде боль, глаза, вспыхнувшие от радости, когда он узнал меня, снова тускнеют, но отец не упрекает меня и не говорит о своих чувствах ни слова.

Я верю Энефрет… и ненавижу ее всем сердцем за его боль.