Бессмертный пони. Заметки участкового терапевта

Стабильные вызовы к сладкой парочке раз в двенадцать дней я переносила спокойно. Чётко знала, что каждый раз надо брать с собой бланк рецепта для бабы Глаши, ибо клофелин она ела, как конфетки. Запоминала, в какие дни надеть обувь поудобнее и одежду полегче, дабы без труда залезть на пятый этаж.

Каждый раз всё проходило одинаково. Баба Глаша, спрятавшись за толстенными очками, вышивала или вязала; деда Гриша, подслеповато щурясь, восседал в кресле. Никакого нытья, никаких упрёков. Выпишешь клофелин, поговоришь о насущном – и лети на все четыре стороны.

Любила я их даже: разговорчивых и добросердечных. Особой, врачебной любовью.

– Ноги что-то у меня совсем ничего не чувствуют, – как-то раз пожаловалась баба Глаша. – И мёрзнут. Даже носки шерстяные не спасают.

– Что с сахарами? – немедленно отреагировала я.

– Да кто ж их знает-то, сахара эти?

– Диету соблюдаете?

– Какая диета? Тут, может, последний понедельник живёшь! А Вы – диета… Всё я ем!

– Ест, ест, – подтверждал деда Гриша из своего угла. – Поругайте её, МарьСанна! Меня-то не слушает!

Баб Глашины сахара оказались запредельными. Не кровь, а густое варенье. Вот уж действительно: сладкая палочка Твикс. Госпитализацию баба Глаша не рассматривала: кто ж за дедой Гришей присматривать будет? Право, впрочем, её; её и выбор.

В экстренном порядке на дом вызвали эндокринолога. Теперь, помимо клофелина, нужны были ещё и инсулины. Но, как бы ни скакали сахара, диету баба Глаша не блюла всё равно.

Это всё в человеческой природе: назначили таблетки от сахаров – значит всё можно априори. Вместо силы воли поработает таблетка, наеденные сахара «сожгутся» инсулином – о чём ещё заботиться? А гангрены всякие, полинейропатии, комы – это мифы. Их же никто не видел, а значит врачи запугивают…

Однажды баба Глаша стригла ногти на ногах. В процессе – поранила палец маникюрными ножницами. Ерундово поранила: царапинка неглубокая, не больше пяти миллиметров. Скарификационная проба с антигенами мыла в нетипичном месте, можно сказать. Баба Глаша на этот счёт не запарилась: ранку обработала, палец перевязала. Всё как полагается, по законам асептики-антисептики. Только на следующий день, несмотря на грамотные меры, палец покраснел и опух. А ещё через сутки начал болеть: да так адски, что баба Глаша всю ночь не спала.

Вызвали меня.

Я, разбинтовав палец, обнаружила, что гнойно-сукровичный экссудат идёт не из ранки, а аж с противоположной, подошвенной стороны. И поразилась масштабам воспаления при незначительной травме. Предположив абсцесс, неопытная и пока ещё не слишком просвещённая я назначила обработку раны, перевязки и цефтриаксон внутримышечно. И хирургу вызов передала, чтобы "вскрыл гнойник".

Хирург оказался умнее и опытнее меня. Он сразу заподозрил самое страшное: гангрену. И, после скандала, экстренно госпитализировал бабу Глашу. Потом ещё и мне высказал: что, мол, сразу не отправила, тут каждая секунда на счету.

А что я? Я первый раз в жизни гангрену видела. И не думала, что бывает она такой быстрой и такой болезненной.

Через полторы недели баба Глаша из больницы убежала.

И снова вызвала меня.

К тому моменту пальцы на её стопе почернели и ссохлись, а кожа залилась серовато-синим до самой голени. И блестела от натяжения и отёка. Болело это всё, естественно, невыносимо.

– Вы зачем из больницы ушли?! – возмутилась я.

– Так там сказали, что ногу мне аж по бедро отрежут, – ответила баба Глаша. – Сосуды какие-то там не пульсируют.

– Вы подумайте хорошенько, – предприняла я тщетную попытку. – Само ведь не пройдёт.

– А вдруг? Антибиотики же.

– Нет. Нужна операция, и как можно скорее.

– Так я ей говорил-говорил! – вмешался из своего угла взволнованный деда Гриша. – А она, дура этакая: "Если в гроб, то с двумя ногами!"

Что ж делать?

Выпросили мы для бабы Глаши трамадол.

Идиллия Сундуковых рассыпалась на глазах.

Баба Глаша депрессовала из-за неминуемого исхода, но принципиально отказывалась от операции. Не спала ночами от боли, периодически температурила, гоняла туда-сюда жену погибшего сына. Деда Гриша ругался на неё, кричал, уговаривал ехать в больницу и угрожал самоликвидацией. В самом плохом и непотребном смысле…

Гангрене было пофиг на их тёрки и баб Глашины принципы. Гангрена ползла всё выше. Вот, уже до колена поднялась, голень стёрла почти до кости. Баба Глаша жива – и слава Богу. Но, даже видя, что происходит, и испытывая мучительные боли, не соглашается на операцию. Принципиальная она, волевая.

В квартире царит специфический запах. Каждая ночь – бессонная. Каждый день – как на иголках. Мольбы деды Гриши и снохи улетают в пустоту. Не слушает их баба Глаша. "Умру с двумя ногами", – говорит.

Однажды деда Гриша так возмутился этим принципиальным игнором, что взял и напился уксусной кислоты… Долго боролись за него реаниматологи, но увы. Баба Глаша не смогла даже побывать на его похоронах. Только в окошко видела, как деду Гришу к подъезду подвезли…

Прожила баба Глаша ещё месяц или два. Она так и не согласилась на операцию…

Впрочем, эта история не о том, как трагична бывает любовь.