Бессмертный

Я всегда знал, что происходит во Флоренции, по крайней мере, в общих чертах. По письмам, рассказам других путешественников, по отчетам моих агентов, доставлявших мои вклады в банк Джованни ди Биди де Медичи, я был в курсе новостей своего родного города. За год до своей смерти Петрарка написал мне, что Боккаччо выступил с чтением «Божественной комедии» в церкви Сан Стефано, и образованные слои Флоренции были возмущены тем, что он несет Данте в народ, раздавая его как хлеб.[94] В 1374 году снова нагрянула черная чума, а через несколько лет после нее произошло восстание чомпи — фабричных чесальщиков шерсти, обутых в деревянные башмаки. Они взбунтовались против нечеловеческих условий работы. В том же 1378 году был избран антипапа,[95] что вызвало яростное возмущение и тревогу церкви, в папистской Флоренции это чувствовалось очень сильно. Город контролировала богатая семья Альбицци, через друзей и кандидатов в Синьорию. Эти Альбицци, будучи безжалостны к своим противникам, с типичным флорентийским индженьо стремились расширить территорию Флоренции. Напряженность достигла крайней степени в конце столетия, когда Флоренции стали угрожать Пиза и Милан.

В это время я жил на северо-западном побережье острова Сардиния в Босе — маленькой рыбацкой деревушке на берегах реки Темо. Там я смог наконец-то снова взяться за врачебное дело. Я приплыл туда на генуэзском торговом судне, которое торговало кораллами, и узнал, что многие босанцы больны дизентерией. От нее умерли и местный врач, и знахарка. Мне стало жалко босанцев, и я решил помочь им чем смогу. Когда жители пошли на поправку, я понял, что очарован Босой: пышными зарослями апельсиновых и оливковых деревьев, кустарниками со сладкой ягодой, древними лесами пробковых деревьев и богатыми виноградниками. В Босе делали янтарную мальвазию. Высоко над вулканическими холмами парили хищные грифоны и сапсаны, у пристани стояли яркие рыбацкие лодки, раскрашенные в красный, желтый и синий цвета. А сам маленький городок из розового камня полумесяцем обнимал холм над искрящимся голубизной морем, взбираясь узкими ступенчатыми улочками к вершине, к розовой крепости Кастильо Маласпина. Благодарные жители уговорили меня остаться, тем более что женщины там были красивы — миниатюрные смуглые создания смешанной крови. Я поселился почти в самом центре города, который оказался запутанным лабиринтом переулков, портиков и маленьких площадей; прямо на улице трудились ткачи и вышивальщицы.

В один жаркий полдень в начале лета за дверью раздался знакомый бас:

— Эй, здесь живет волчонок?

Я как раз закончил накладывать швы на порез юному рыбаку, который поранился, когда рыба неожиданно заметалась и он выронил нож. Так он, по крайней мере, мне сам сказал, хотя я догадывался, что на самом деле он поспорил с другим вспыльчивым смельчаком. Я как раз собирался предупредить его, чтобы он не связывался с этим парнем, но, услышав голос, вскинул голову.

— Заходите, если не боитесь, что вас покусают, — отозвался я.

Когда в дом вошел Странник, я так и подскочил к нему и на радостях обнял прямо на пороге. Он в ответ сжал меня в объятиях и отступил, чтобы хорошенько разглядеть.

— Да какой там волчонок! — улыбнулся он и потрогал мое плечо. — Только поглядите на эти мускулы, как окрепли от труда! Лука Бастардо, этот раненый белый волчонок, превратился в опасного зверя!

Но сам он выглядел все так же: толстый мешок за плечами, мускулистые руки и ноги, длинная густая борода с сёдиной и веер глубоких морщин возле глаз, светящихся лукавством, грустью и старческой мудростью.

— А ты совсем не изменился, Странник, — заметил я, обрадовавшись его виду. — Не один я так долго не старею.

— И никогда не изменюсь, — добродушно ответил он. — Как и ты теперь, когда стал матерым волком.

— Странное сходство, как стрела, у которой слишком много перьев на древке, — заметил я тихо, чтобы нас больше никто не услышал.

— Не знаю. Что такое время, почему мы должны с ним считаться? Что видишь ты в бездне прошедшего времени? — спросил он, швырнув в меня давние вопросы, точно сеть, в которую я должен угодить.

Я был так счастлив видеть его, что просто улыбнулся и покачал головой.

— Время — это то, чего у нас с тобой очень много, но у других людей гораздо меньше. Почему так?

— А почему должно быть иначе? Или ты боишься этого? Боишься, что мы из сказочной страны сердечных желаний, где никто не стареет, не обретает божественной мудрости и величия, где красота не иссякает и нет места смерти, а время и пространство продолжают вечный полет? — пропел он с только ему свойственной улыбкой, по которой я соскучился больше, чем предполагал.

— И снова загадки, над которыми я не задумывался уже много лет, — усмехнулся я.

— Потому что не хочешь, — твердо ответил он. — Не волнуйся, они о тебе помнят.

Я повернулся к юноше.

— Томазо, иди. И больше не спорь с Гильермо. Иначе в следующий раз зашивать придется не только руку!

Мальчик стал было что-то возражать, но я выдворил его вон и обратился к Страннику: