Бессонница

Они были совсем пьяные и заехали по дороге в трактир, заказать бочку глинтвейна. Пока ждали - пили, стреляли из пушечки, перебирали на телегах пироги в тазах, бутыли с водкой, самодельные "крылатые сандалии", что-то вроде римских шлемов, лавровые венки. Читали и читали вслух письмо Барина, которое знали наизусть. Письмо были в стихах, каждый узнавал себя в куплете. Особенно нравились два куплета:

- А тот, кто не нажрется

Перед дорогой

Да прокляты пусть будут

И он, и память общая о нем!

И еще один, самый замечательный, про любовь:

...и духов, что являлись вместо страсти,

Которую мы прятали все вместе,

Каждый - порознь.

Взамен того, чтобы отдаться

Всяк - каждому, и каждый - всем!!

И обязательно стреляли из пушечки после этого куплета.

Честно говоря, не каждый вспомнил, кто такой Саша Коршунов. Потом вспомнили: у которого татары родителей вырезали, а он за это взял татарчонка на воспитание! Так это он?!.

И еще вспомнили, теперь уже дамы: который книжку похоронил, "Гептамерон" Маргариты Наваррской, чтобы не умереть от любви к ней, к королеве...

Дождались глинтвейна и, дураки, подожгли под крышкой.

Обожглись.

- Надо было любить Ваню, - думала Мари-Маруся, отворачиваясь от пьяных. - Хороший был Ваня, - и опять шла по льду. - Ему было все равно кого любить. Была мама - он любил бы маму. Была бы я - любил бы меня. Как скучно, наверное, слушать наши жалобы? Прости, мой родной...

Она села на берегу и совсем забыла про Барина: скучное небо, летящие искорки по нему.

Она провела пальцем по льду - и Пьяные на тройках поехали по желобку: желобок был как раз под тройку. Кони вставали дыбом - и Мари проводила желобок дальше.

Пьяные радовались и кричали от радости.

- Кстати, так давно пора придумать что-нибудь вместо смерти, - сказала Мари, и ей стало тоскливо, скучно. - Уже сто миллионов лет пора, правда. Скучно. Ты, наверное, боишься равных. Почему? Ведь это Такое счастье встретить равного. Я не понимаю. Может, когда ты нас создал, так сразу и выдохся? Ой! - она спохватилась, потому что Пьяные сковырнулись с тройки и попадали на землю.

Мари подбежала к ним и помогла одному встать и сесть обратно.

- Я так испугался! - сказал он.

Она взгромоздила его на телегу, еле отдышалась, пошла вон, обернулась и крикнула:

- Кинь!

Он, ни секунды не думая, кинул ей снегу и попал в лицо.

Она ушла, радостная от холодного лица, а он кричал:

- Слушай, иди-ка, слушай, стой-ка! Ребята, какая!

- Дурак, - сказала она радостно и заплакала.

- Щас, девочка, щас, - говорил Барин ребенку, не видя: а может, это мальчик, а не девочка. Лез на дерево, чтобы снять оттуда котенка, орущего, с шерстью дыбом. Чудом не свалился с обледеневших веток, подхватил котенка - и почти упал с ним на землю, успев, однако, прижать его к себе и не дать повредиться.

Принимал "слова", отряхивания, поднимал палец вверх, чтобы сказать что-то вроде: "Я еще могу!"

Отдышался. Отстранил ребенка, которого послали целовать "дядю".

- Да ладно, - сказала Маруся и вытерла лицо. - Бог с тобой, - и пошла к тому двору, где рассталась с Барином. - Вместо смерти ты придумал любовь. Спасибо, мой хороший. Очень странные у тебя придумки. Не очень гениальные.

Она вернулась в тот двор, стала ждать. Спокойно. Просто. Выдохнула только: как просто.

А Барин стоял у парапета, свистел. Увидел городового и крикнул ему:

- Пиль!!

И Мари схватилась за сердце, как будто ее ударили, и сказала:

- Саша!

Барин оторвался от парапета и побежал, не соображая, что делает, отдаваясь только животно-птичьему чувству, которое возникает от бега.

Вбежал во двор, чтобы убить. Увидел Мари, подошел к ней, корча презрительную рожу - и упал возле нее на колени.

И обнял. И губами, зубами, взял краешек ее платья. И не мог разжать зубы.

Была минута. Две. Три минуты. Без времени.

У помойного ящика.

Пьяные выходили из церкви, хорошие, мудрые. Повзрослевшие. Раздавали милостыню. Кормили с рук пирогами нищих и убогих. Надевали на них лавровые венки и "сандалии".

Напоили глинтвейном, уже остывшим.

- Нет, видишь, письмо без даты. Может, он уже и был.

И поехали обратно, молча. Медленно.

Барин катил им навстречу. На телеге лежала Мари, накрытая попоной вся, до лица.

Снег падал ей на лицо и не таял.

- Венчают с десяти, - говорит Барин, - Или как проснутся. Ехать еще где-то с четверть часа. Надо постоять, чтобы не приехать раньше гостей, он завернул лошадь к лесу, остановился.

Хорошо прикрыл телегу ветвями елей. Думал.

- Ну - не умер, - думал Барин. - Не прав. "Не убился с горя от счастья". Ничего - аккуратно снял снег с глазниц Мари и разглядел ее как картинку. Как миракль.

Пьяные молча проехали мимо. Обратно.

- Еще минут десять - и поедем, - сказал Барин, и аккуратно, по-мужицки, стал ждать.