успеть до того, как закончатся часы посещения.
Луиза взглянула на женщину за окошком. Она уже общалась со следующим посетителем, но как-то медленно и заторможенно, как будто только что совершила какое-то важное открытие, и теперь ей надо его обдумать. Синее сияние теперь осталось только на кончиках ее пальцев, но пока Ральф с Луизой смотрели, и оно тоже исчезло.
Ральф попытался скрыть от Луизы окончание этой ответной мысли: когда с тобой происходит что-то чудесное, потом обычно приходится за это платить. И цена, как правило, бывает высокой. Очень высокой.
Ральф взглянул на женщину, у которой на руках спал ребенок, и понял, что Луиза права… но ему было сложно не смотреть. Ребенок – ему было не больше трех месяцев – лежал в капсуле переливчатого желто-серого света. Эта капсула света крутилась вокруг маленького тельца с бешеной скоростью атмосферы какого-нибудь газового гиганта – Юпитера, например, или Сатурна.
Огромный больничный лифт медленно ехал вверх. Те, кто был внутри – один человек на костылях и несколько вполне здоровых людей, которые как бы стыдились своего хорошего самочувствия, – угрюмо молчали: либо сосредоточенно изучали индикатор этажей, либо пристально вглядывались в свою обувь. Единственное исключение – женщина с ребенком, окруженным взвихренным светом. Она смотрела на Ральфа с недоверием и тревогой, как будто боялась, что он вырвет ребенка у нее из рук.
Лифт остановился на втором этаже, и двери открылись. Женщина с ребенком повернулась к Ральфу. Младенец зашевелился, и Ральф увидел его макушку. В маленьком черепе была глубокая трещина, и по всей ее длине шел красный шрам. Ральфу он показался похожим на тухлую воду, застоявшуюся в канаве. Уродливая серо-желтая аура, которая окружала ребенка, сочилась из этого шрама, как пар из трещины в земле. Веревочка малыша была такого же цвета, что и аура, но она была не похожа на те веревочки, которые Ральф видел раньше, – она была короткая и уродливая. Какой-то обрубок, а не веревочка.
– Ваша мать вас не учила хорошим манерам? – спросила женщина у Ральфа, и его задело не само замечание, а тон, которым оно было сделано. Похоже, он перепугал ее не на шутку.
– Мэм, уверяю вас…
– Не надо меня уверять, – резко проговорила она и вышла из кабины. Двери лифта начали закрываться. Ральф переглянулся с Луизой, и она понимающе кивнула. Она погрозила дверям пальцем, как бы осуждая их, и из кончика ее пальца вылетела серая субстанция, похожая на проволочную сетку. Двери застопорились и разъехались, как и было запрограммировано в случае появления препятствий.
Женщина остановилась и обернулась, явно смущенная. Она подозрительно оглядела лифт, пытаясь понять, кто говорит. Ее аура была темно-желтого цвета, оттенка сливочного масла, внутри мелькали редкие оранжевые искры. Ральф посмотрел ей в глаза.
Он так и не понял, что она пыталась сказать – впечатление было такое, что их разделяла звуконепроницаемая стена, – но он почувствовал ее облегчение, и странное смущение, и неловкость… какую обычно испытывает человек, когда его застают за каким-то непристойным занятием. Ее сомневающиеся глаза еще на мгновение задержались на его лице, а потом она отвернулась и быстро пошла по коридору к дверям с надписью: НЕВРОЛОГИЧЕСКОЕ ОТДЕЛЕНИЕ. Серая сетка, которую Луиза набросила на двери, уже заметно истончилась, и когда двери снова начали закрываться, они прошли сквозь нее. Кабина медленно поехала дальше вверх.