Бессовестное время

Поросёнок был небольшой, розовый, необычайно визгливый и удивительно шустрый. Он бежал вдоль улицы, бойко перепрыгивая канавы и лужи. Следом – толпа преследователей, которая, приближаясь к нему, то выстраивалась цепью, то начинала окружать по флангам. Поросёнок, поняв бесперспективность бегства, решил совершить манёвр. Сделав крутой разворот, бойко подпрыгнул на месте, нырнул молчком под густые заросли акации и скрылся в Александровском саду. Преследователи, совершив похожий разворот, ломая на бегу колючий шиповник, кинулись за ним. Вскоре со стороны Александровского сада нервно заверещал полицейский свисток, раздались крики:

– Обходь его краём! Краём говорю, мать твою!..

– Тудыть его гони, тудыть!..

Возбуждённые крики долго метались среди темнеющих деревьев, пожелтевших дорожек. Наконец поросёнку удалось оторваться от преследователей, и он, совершив обманный манёвр, вернулся обратно, к краю дороги напротив каланчи. Высунув рыльце с розовым пятачком из кустов, беглец выждал некоторое время, после чего спокойно перебежал дорогу в сторону булочной. Он ушёл бы от погони, но, выскочив на середину улицы, совершил непростительную промашку, потому как привлёк внимание второй группы, которая выдвинулась на подмогу. Погоня началась заново. Поросёнка начали брать в тиски. Тогда, полагаясь лишь на собственные ноги, он через перекрёсток резво кинулся в сторону почтамта, а обе группы преследователей устремились за ним. Долго над округой разносился визг поросёнка, крики загонщиков… В конце концов всё стихло.

Феофан хмыкнул, разгладил бороду. Разглядывая отходящий ко сну город, громаду горы с точками неуверенных огней на Прямском взвозе, редкие тучки вдоль розовой полоски за Иртышом, он видел, как шаг за шагом в подгорную часть приходит ночь. На телеге, которую безучастно тащила пегая заспанная кобыла с широким крупом, проехал фонарщик. Он остановился на углу, приставил лесенку, долго гремел бадьёй, воронкой. Запахло керосином. Феофан любил, когда пахло керосином. Запах керосина – запах достатка… Вечер, в горнице светло, домашние ужинают, горит керосиновая лампа, пахнет варёным мясом, картошка дымится на столе, хозяин режет хлеб. Вдохнув полной грудью любимый запах, Феофан даже прищурился.

– Да… Когда керосином, это хорошо… Это значит, дом в порядке.

Фонарщик тем временем протёр тряпкой стёкла, зажёг горелку, после долго сидел без дела, похоже, дремал. Однако вскоре встрепенувшись, сложил лесенку, тронул вожжами толстую кобылу. Телега неспешно свернула на Туляцкую, к другому фонарю. Копыта мерно и однообразно, будто по большому барабану, били по деревянной мостовой. Через некоторое время зажёгся фонарь на углу Туляцкой. После мерный стук вернулся обратно на Большую Благовещенскую. Удаляясь, он оставлял за собой дрожащие точки жёлтых огней, мимо которых двигались едва заметные людские тени.

Вскоре опять послышался пронзительный поросячий визг. Это возвращались преследователи поросёнка. Самого беглеца впереди всех нёс растрёпанный мужичок небольшого роста. Он тщетно пытался зажать челюсти поросёнку, чтобы тот не визжал, только это у него не получалось, а поросёнок от этого визжал ещё сильнее. Следом за маленьким мужичком, широко шагая, шла высокая женщина с грубым голосом:

– Ты гляди, остолоп, не придуши его, а то он уже того, хрипеть начинает.

Другой голос поучал:

– Чтобыть он не визжал и не хрипел, его надобно взять за задние ноги, головой вниз.

На что грубый женский отвечал:

– Как бы не так. Давай я тебя самого возьму за ноги головой вниз. Дубина, ему же кровь к головушке прильётся, возьмёт да и помрёт. Кого тогда откармливать будем? Тебя, безродного? Жрать-то ты горазд, только толку от этого никакого. Вона, рёбра одни.

– Андрошку своего будешь откармливать, – не унимался советчик.

– Дак его тоже сколь ни корми, толку нету, – пробурчала баба.

Другой скрипучий мужской голос тихо хихикнул:

– Потому как что ни ест, ни пьёт, всё одно сила вся в другое место уходит.

На что баба, не задумываясь, пробасила:

– И соображение всё туда же…

Феофан вместе с ними развеселился и хотел уже чего-нибудь крикнуть сверху. Однако кричать с поста без всякой надобности запрещалось. Служба…

* * *

Много всего повидал бессловесный свидетель за то время, что простоял на Почтамтской. С начала весны и до жёлтых листьев мимо него нескончаемой вереницей ползли к причалам, неразборчиво громыхая колёсами, телеги. Ватаги молчаливых бурлаков, подгоняемые пароходными гудками с Иртыша, в поисках какой-нибудь работы, хоть на «груз», хоть на «бечевую» или какую иную, с угрюмыми лицами шаркали к причалам и пакгаузам.

Феофан служил в пожарном депо уже во втором поколении. Отец его Поликарп родом был из Тульской губернии. После того, как крепостным дали волю, не стал он искать счастья по барским дворам, а связал себе впрок две пары лаптей, взял хлеба, пилу, топор и отправился пешком до сибирской столицы – Тобольска. Дошёл… Прибился к шайке грузчиков на пристани, ломал спину день ото дня нескончаемыми мешками, ящиками, корзинами, спал где придётся. А тут случай…