Бесстрашный

— Там было про то, что находится в Арладаре, под дворцом императора, — пояснил собеседник. — Мощнейший источник энергии, который Ашкар никому не показывает. Мы думали провести на нём ритуал возвращения драконовой магии. Правила, как это делать, известны. Шестеро ипостасей должны собраться возле него и разрушить защитную оболочку. Что этот источник — Байаль, причём, той драконицы, что сидела в камнях Баат, я понял только сейчас. Скорее всего, император контролировал через этот источник всю магию… всю традиционную магию на землях Империи.

— А сейчас? — перебил я Аршафа. — Сейчас он её контролирует?

— Сейчас у него проблемы, — фыркнул приятель. — Но обольщаться не стоит. Байаль — это огромная сила. А арладарский дворец, насколько я знаю, пропитан магией снизу-доверху, и вся она подчиняется одному человеку — Ашкару. Так что в столицу мы, может быть, и войдём, но с дворцом повозиться придётся. И это ещё не факт, что твоя иммунность поможет. Драконово сердце, пусть даже окаменевшее, способно на многое, я это точно знаю.

— Ну вот, — усмехнулся я, — а говорил, что дуб дубом в вопросе.

— Так это ж известные вещи. Раньше о них каждый пацан знал, — не слишком уверенно пояснил собеседник.

Соврал, сто пудов. Такое я с полпинка понимаю. Учили.

Ну, да и ладно. Видимо, как и в случае с Рей, он просто не может рассказывать всё, что знает, иначе умрёт. Но это сейчас не главное. О главном я, кажется, и без него догадался.

Имперские камни Баат — осколки не первого сердца давно погибшей драконицы, а второго. Того «основания», что когда-то давало ей жизненную энергию. А вот Байаль, что покоится под арладарским дворцом — это её «средоточие», отвечающее за магию.

С нашим же камнем Баат всё в точности наоборот. Он — часть «средоточия». Только другого дракона, но тоже давно погибшего. А «слёзы» и «зубы», что добывались в Урочище — осколки того же самого. Не просто же так они восстанавливают маг-энергию у любого, кто может ей обладать. И камни Баат в пяти городах Империи они восстанавливали точно так же — дарили магию скованной там драконьей душе и поддерживали этим видимость жизни.

Зачем это надо было здешнему императору? А пёс его знает. Возможно, что камни Баат достались ему «в нагрузку» вместе со «средоточием» погибшей драконицы. Возможно, он просто не мог выгнать драконью душу из этих камней и потому использовал их в качестве символов собственной силы и власти. Возможно, наоборот, он сам тянул из этих камней силу жизни драконов, поэтому и поддерживал артефакты из храмов, скармливая им чужие «зубы» и «слёзы». Недаром ведь про хозяина здешней Империи все говорят, что он, мол, владеет магией жизни и смерти…

Сегодня длящееся несколько сотен лет равновесие было разрушено. Лично мной.

Хорошо это или плохо, мы, я надеюсь, узнаем, когда доберёмся до Арладара и спросим об этом прячущегося там императора…

В лагерь около Прошт мы прибыли следующим утром. Всю ночь провели в дороге. Местные лошади отличались зави́дной выносливостью, не спать могли целые сутки, так что какая-то часть бойцов попросту дрыхла в седле, давая своим скакунам возможность самим выбирать, куда и за кем идти. Ещё лучше чувствовали себя те, что ехали в «вагенбурге». Там бодрствовали только возницы, да и те менялись практически каждый час.

Пользуясь положением «большого начальника», я мог бы без всяких затей затребовать для себя место в одной из повозок, но сон нифига не шёл, и от идеи поспать в относительно комфортных условиях пришлось отказаться. До самого лагеря, чтобы убить время, я раз за разом мусолил в мыслях беседу с Аршафом, да прислушивался к собственным ощущениям: а вдруг я тоже чего-то почувствую? Что-то такое, что происходит в разлитом по всей Империи магическом поле и что повлияет и на меня.

Единственное, что удалось почувствовать к концу путешествия — это усталость. Физическую и моральную. Так что когда мы добрались до лагеря и я вошёл в свой шатёр, то понял: желание надавить на массу минут эдак на шестьсот, слава богу, пришло. А поскольку Рейны поблизости не обнаружилось, я завалился спать с совершенно спокойной совестью…

Объятья Морфея приняли меня как родного. Я будто плыл по волнам беспробудного сна, ничего не видя, не слыша, не ощущая… до той поры, пока вдруг не выплыл в знакомую белёсую муть, ту самую, в которую провалился с вершины Пустой горы и где общался с «погонщиком».

Тогда он предстал предо мной в виде бесплотного духа, голоса, идущего отовсюду, звучащего в моей голове, словно бы я говорил сам с собой.

Сегодня могущественная сущность предпочла показаться мне в виде серого клочковатого облака, висящего над уходящим в земную твердь чёрным колодцем.

«Хочешь спросить, сон это или явь?» — предвосхитил он уже вертящийся на языке резонный вопрос.

«Хочу», — не стал я отнекиваться.

«Вопрос философский, дуалистический, — усмехнулся погонщик. — Явь, если ты в это веришь. И сон, если нет. Понятно?»