Бесстыдница (Эксгибиционистка)

Когда недавно Ваш сын, Мартин Б. Голден-младший, приезжал в римскую студию компании «Селестиал Пикчерз», мне выпала честь сопровождать и развлекать его. Я был рад, что сумел справиться со своей задачей.

Скажу откровенно: мне показалось, что он не проявляет ни малейшего интереса ни к нашим операциям, ни к киноиндустрии вообще. А его деловые познания показались мне еще скромнее. Впрочем – какого черта! Как сын президента компании и владельца контрольного пакета акций, он имеет право на определенные слабости (не в обиду будет сказано).

Но он не имеет права требовать от меня, чтобы я поставлял ему девушек, играя роль сутенера, или чтобы я доставал ему марихуану. И не имеет права отчитывать меня за отказ подчиняться этим требованиям. И уж тем более он не смеет говорить обо мне в уничижительном тоне с моими коллегами в Риме, как, впрочем, и в Париже, и в Лондоне, обзывая меня надутым «гомиком» или «засранным мужеё…ом».

Вам следует разъяснить ему, что обладание огромным состоянием имеет и обратную сторону. Я могу предъявить ему иск на полмиллиона долларов в каждой из трех этих стран и вправе рассчитывать на то, что везде мой иск будет удовлетворен.

Однако мое отвращение к судебным процедурам, а также чувство лояльности перед кинокомпанией не позволяют мне унизиться до подобных мер. Но я оскорблен в лучших чувствах и испытываю глубочайшее омерзение.

Настоящее письмо прошу считать заявлением об увольнении.

Искренне Ваш.

Фредерик Р. Гринделл».

Он взял конверт и копию, разорвал в клочья и выбросил в корзину для бумаг. Потом чиркнул спичкой и поджег обрывки.

Впрочем, это нельзя было назвать по-настоящему прощальным жестом. Фредди уже давно выучил письмо наизусть. Но отправлять его все равно не стал бы. Он и сам это понимал. Если ждать до середины сентября, то отправлять его уже было бы просто верхом нелепости. А Фредди как раз и собирался ждать до середины сентября. И еще он собирался поехать на фестиваль в Венецию. Ему нельзя было не ехать. И не ради Мартина Голдена или «Селестиал Пикчерз», а ради себя самого. И еще ради Мерри Хаусман и Карлотты. Но главным образом – ради себя самого.

Раулю Каррере в Париже приглашение принять участие в фестивале показалось смехотворным. Да, конечно, приглашение – великая честь, о которой он мечтал. Но то, о чем мечтаешь, крайне редко совпадает с тем, что в итоге получаешь. Или, что еще хуже, случается так, что получаешь именно то, о чем мечтал, и вдруг осознаешь, что это совершенно не то.

– Что-то не видно, чтобы ты прыгал от радости, – заметил Арам Каяян, который финансировал фильмы Карреры и организовывал их прокат во Франции.

– Естественно. А чего ты ждал? Мы-то с тобой знаем, почему выбор пал на наш фильм. Ни одного шанса у него нет. Это подстроено только для того, чтобы досадить Фреснею.

Это была чистая правда. Сисмонди пригласил на конкурсный показ ленту Фреснея «Резиновые сапоги» – о французских десантниках в Индокитае. Однако французское правительство воспротивилось, и министр культуры рекомендовал для конкурсного показа фильм Карреры «Замок Арли».

Впрочем, Каррера не был бы так раздражен, если бы главную женскую роль в его фильме не играла Моник Фуришон, его бывшая жена, с которой он только что развелся. Чертовски неприятно будет общаться с ней в Венеции и появляться вместе на людях.

– Но ведь я не мог отказаться, – оправдывался Каяян. – Тут пахнет приличными деньгами. Для нас обоих.

– Я знаю, – упрямился Каррера. – Но мне наплевать на деньги.

– Наплевать на деньги? – Кустистые брови Каяяна изумленно взлетели вверх.

– Не все же в мире армяне, – пошутил Каррера. – Так что поищи себе другую жертву.

– Послушай, – не унимался Каяян. – Мало ли что может случиться. Что из того, что Сисмонди прислал приглашение Фреснею? Может, ему все-таки не хватит духу дать его ленте приз. Тогда и нашему «Замку» может что-нибудь перепасть.

– Да, и приз получит Моник.

– Это пойдет на пользу картине.

– Картина закончена, – отрезал Каррера. – Больше она меня не интересует.

– Но тебя наверняка интересует следующая картина. Как, кстати, и меня, благо, я вкладываю в нее деньги. Так что будь другом, сделай мне одолжение. Прошвырнись в Венецию. Полюбуйся на Тьеполо, на Дворец дожей. Поброди вдоль Большого канала. Поужинай в «Граспо де Уа». Искупайся в Адриатическом море. Неужели я многого прошу?

– Нет, конечно, не многого. Но это просто нелепо. И унизительно.

– Для тебя все унизительно. А вдруг тебе понравится? Представляешь, какая будет потеха, если тебе понравится! Добьешься успеха. Прославишься.

– Дерьмо собачье!

– Армяне говорят: «Без дерьма и трава бы не росла».

– В таком случае, – ухмыльнулся Каррера, – вокруг тебя трава достигла бы высоты секвойи. Ладно, твоя взяла. Поеду.

ГЛАВА 12

– Фредди, – лениво попросила Мерри, – помажьте мне еще спину, пожалуйста.

Фредди взял в руку тюбик «Бан-де-солей», выдавил ей на спину полуторадюймового оранжевого червячка и аккуратно растер по гладкой коже.

– Спасибо, – сказала Мерри. – Вы просто чудо. Фредди ласково шлепнул ее по заду и вытер остатки крема о свою ногу.