Бесстыдница (Эксгибиционистка)

– А почему бы нам не усыновить ребенка? Это было бы хорошо и для Мерри и для нас обоих. Мы вполне можем себе это позволить, а наша жизнь тогда наполнилась бы новым смыслом… И почему мы раньше до этого не додумались?

– Нет.

– Почему нет?

– Я категорически против. Разве тебе недостаточно одной Мерри?

– Нет, – ответил Мередит. – Мне недостаточно.

– А я против, – сказала Карлотта.

– Но почему? – не унимался Мередит. – Неужели только из-за того, что тебе когда-то вздумалось сделать аборт, мы должны калечить свою жизнь? Почему мы должны страдать из-за того, что не имеет к нам никакого отношения?

– Это имеет к нам отношение.

– Каким образом? Какой-то сукин сын затащил тебя в постель, а мы должны за это расплачиваться? Я просто тебя не понимаю. Нет, ты не подумай – мне очень жаль, что тебе пришлось сделать аборт и удалить матку. Но пойми сама: что сделано, то сделано; это ушло в прошлое, и мы не должны из-за этого страдать. Я по крайней мере.

– Нет, – сказала Карлотта. – Ты тоже должен страдать.

– Я?

– Да. Этим сукиным сыном был ты.

– Что? Но почему? О Господи, почему?

Карлотта рассказала ему обо всем, что случилось, и объяснила, насколько сумела, почему поступила именно так, надеясь, что Мередит сумеет ее понять и хоть немного облегчит ее боль, разделив с ней это тяжкое бремя. Мередит сидел как громом пораженный.

– О Боже! – только и выдавил он, когда Карлотта закончила.

– И вот теперь, – продолжила она, таким спокойным тоном, словно речь шла о чем-то совершенно обыденном и привычном, – я и в самом деле счастлива оттого, что Мерри с нами, и я люблю ее и отношусь к ней, как к собственной дочери. Я ее очень люблю, Мередит.

– Да, – медленно произнес он. – Я знаю. Теперь я это понял.

– И я хочу, чтобы ей было лучше.

– Хорошо, – сказал он. – Я согласен.

– Хотя это ужасно, я понимаю.

– Да, – сказал Мередит. – Но как мне объяснить это Мерри? Бедная девочка ужасно расстроится.

– Скажи ей… Скажи, что мы с тобой это обсуждали и я решила, что так будет лучше для тебя.

– Но она тебя возненавидит за это!

– Ничего, это не навсегда. Главное, чтобы она не возненавидела тебя. Для девочки в пубертатном периоде самое главное – сохранить теплые и доверительные отношения с отцом.

– Ты говоришь так, словно изучала этот вопрос по книгам.

– Так и есть.

– Ты – удивительная женщина, – вымученно улыбнулся Мередит. Но на сердце у него скребли кошки, а грудь, казалось, сдавил тугой обруч.

И вдруг Мередит вспомнил, что Карлотта сказала что-то необычное… Что же? Ах, да.

– А что это за «пубертатный период»? – спросил он.

– Это значит, что девочка вступила в пору полового созревания, – ответила Карлотта. – На прошлой неделе у нее были первые месячные.

– Вот как? А ты…

– Да, я ей все объяснила. Мы говорили почти полдня. Она отнеслась к этому очень спокойно, даже по-философски. И расспросила меня во всех подробностях. У нее очень светлая голова.

– Да, – вздохнул Мередит. – Это так. – И еще она меня немного позабавила.

– Как?

– Я рассказала ей, как происходит половой акт. Она внимательно все выслушала, а потом спросила: «А зачем люди вообще занимаются этим?» И я не нашлась, что ответить.

Мередит рассмеялся.

– А зачем, в самом деле, этим занимаются? – переспросил он. Потом предложил: – Пойдем погуляем у озера.

На следующее утро после завтрака Мередит сказал Мерри, что они с Карлоттой посоветовались и решили, что лучше для Мерри будет вернуться в Штаты, в школу.

– Вы с ней вместе решили? – спросила Мерри.

– Да.

– Или только она? – Нет, мы вместе.

– Но ведь это она сказала, что мне лучше вернуться в Штаты?

– Я с ней согласился.

– Значит, это она?

Мередит ненадолго призадумался. Он чувствовал, что поступает очень скверно, валя все на Карлотту. Но он вспомнил слова Карлотты о том, что для дочери самое главное – сохранить с отцом теплые и доверительные отношения. К тому же ведь он говорил правду – именно так все и было на самом деле. Поэтому он ответил:

– Да.

– Так я и думала, – сказала Мерри.

Она не уронила ни слезинки и даже не обиделась, но оставшиеся до отъезда дни казалась задумчивой и отчужденной. Она держалась вежливо и всегда отзывалась, когда к ней обращались, но все же и Мередит и Карлотта видели происшедшую с Мерри перемену. Как будто ей было не тринадцать лет, а значительно больше. Карлотта сказала, что было бы лучше, если б Мерри выплакалась или даже на ком-то сорвалась. Но Мерри держалась спокойно.