Бестиарий

– В Питер, в Питер, бабуля! – Брат скривился, передразнивая бабку.

– Не спеши, сынок. Хочешь помидор? – улыбнулась она и протянула огурец.

– Пойдем к кассам! – Брат сплюнул.

В деревянной будке два на два толстая красная тетка несчастно сообщила нам, что час точно ничего не будет, а потом неизвестно.

– Ну, что делать будем? – спросил Молль, когда мы отошли в тенек.

На солнце становилось все хуже, денек выдался более чем жаркий. Пекло. Брат достал водку. Присели на рюкзаки. Потом приобрели в станционном сельпо теплого портвейна в четырех липких запыленных бутылках по ноль семь. Когда открыли, сморщились – как будто кто-то воздух испортил. «Ну и дрянь!» – скрипели мы, заливая в глотки мерзкое, приторное пойло.

Было тошно и трудно дышать, но ощущали мы себя хорошо. Так пролетел час, потом второй. И вот, взяв еще пару бутылок, мы направились к платформе. Масса народная увеличилась и загустела. Гвалт и волнение. Облако валидольных паров над толпой. «Разойдись!» – заорал, нет, зарычал брат, когда мы подошли, шатаясь и роняя портвейновые хлопья вонючей слюны. Бабушки ахнули, дедушки матюгнулись, но раздвинулись, по привычке выполняя приказ. Пока они не очнулись, мы втиснулись в узкую брешь. «Разойдись!» – хрипел брат. Мы смеялись. «Откуда вас столько?!» – шипел он на них, выпучив глаза. «Негодяи! Подонки!» – сыпалось на нас со всех сторон. Так, через ругань и стоны уставших людей, мы взобрались на платформу и даже продвинулись немного к середине. Бедные, обычно бойкие пенсионеры уже не могли нам сопротивляться. Как только никто не упал под поезд, непонятно. Когда он, неистово гудя, подошел к стонущей платформе, мы, стоящие на краю, касались своими красными рожами раскаленного, облупленного железа вагонов. Поезд взяли штурмом. Работая молодыми пьяными локтями, мы заняли чужие места. Мы пьем. Вокруг злятся и стыдят. Им плохо, и зла – сделать нам что-нибудь – им не хватает.

– Куда вы все едете?! Кому вы нужны?! Уничтожь половину, а то много слишком! – орет брат сквозь наш пьяный гогот.

– Тебя уничтожить надо, говно! – из последних сил огрызаются пожилые пассажиры.

– Был бы здесь мой сын, он бы тебе врезал, выродок! – с трудом выдыхая, говорит жирная тетка.

– А что, сынок бросил мамулю?! – смеялись мы.

Тут громко заверещали ближе к тамбуру. Кто-то лез оттуда в вагон.

– Ой! Ай! Куда лезете?! Осторожно!

– Спокойно, бабуля! Всем места хватит. Пропустите-ка нас во-о-он туда, – на нас показывает толстым пальцем тучный, весь в крупных каплях пота детина в майке и с волосатыми плечами.

За ним еще двое, пощуплее, но тоже побольше нас. Пассажиры, поняв, замолкают и расступаются.

– Слышь, долбоебы, сдристнули резко отсюда! – говорит тучный, подойдя к нам.

– Места уступили бабушкам! Быстро! – цыкает второй, и видно, что зубов не хватает.

Третий, лысый и лопоухий, молчит, но смотрит так, как будто хочет в нас свои глаза кинуть. Все трое пьяны, с лиловыми оплывшими рожами. Двое нетучных большими глотками допивают из бутылок пиво. Тучный дергает башкой влево-вправо. Должно хрустеть, но из-за жира не слышно.

– Че, оглохли?! – говорит он.

В вагоне тишина. Брат чуть откидывает голову назад и, глядя тучному в глаза, сквозь плотно сжатые зубы цедит:

– Пошел на хуй!

– Че сказал? – взвизгнул тучный и двинул тело к брату.

Брат успел встать. Тучный метил с размаху в лицо. Брат шатался, тот споткнулся и врезал локтем старушке по уху, та охнула, но стерпела. Брат ему в глаз кулаком ткнул, так что сам чуть не упал. Мы тоже вскочили, перегибаясь через бабушек, почти падая на них, стали вытирать потные кулаки друг об друга. Что тут началось! Женщины завыли, стали виснуть у нас на руках, мужчины, кто ближе, тоже потянули к нам бледные кулачки со вздувшимися венами. Все против нас! Мне в висок прилетел морщинистый нопасаран от сушеного дедка в зеленом берете набекрень. Слабо, по-стариковски. Руку брата, летящую в мокрую рыхлую цель, какой-то старик перехватил всем своим телом.

– Вы чего, офигели, клопье! – орал брат, пытаясь вырваться из цепких рук.

– Че сказал, сука, че сказал? – сипел тучный, наваливаясь на брата всей тушей.

Чинарик уже упал и исчез под грудой тел. Молль сидел на скамейке, закрыв голову руками, его обрабатывал лысый. Лопоухий лез через сумки ко мне. Судя по агрессии, мы приговоренные, это суд Линча! У лопоухого текла изо рта слюна. Я ему проигрывал в весе и величине кулаков. Я сунул руку в рюкзак и достал длинный кухонный нож, прихваченный на всякий случай с дачи.

– Стоять, пидор! – заорал я, выставив вперед нож.

Лопоухий тормознулся, закричала диким голосом тетка. Драка остановилась. Брат оттолкнул тучного.

– Ну че, жирный, давай, прыгай! – засмеялся он, приглашая тучного к драке.

– Убери! – тяжело дыша и уставившись в меня бычьими глазами, выхаркнул тучный.

– Ребятишки, не надо! – умоляюще прошептала одна старушка с красными-красными губами.

Почти нежно стала отпихивать она тучного, пропихиваясь между нами. Тот вяло сопротивлялся, но отступил.

– Убери нож, урод! – бурчал он уже из-за спины старухи.

– Ребята, уходите! Ребята, не надо! – шепчет толпа хором.