Бестиариум. Дизельные мифы (сборник)

Я набираю воды в ванну, всю в страшных черных сколах эмали и ржавых потеках. Медный кран извергает воду презрительными плевками, и сырую комнату заполняет пар. Это мой пляж, это мое море.

По уже ненужной привычке бросаю одежду в корзину с грязным бельем. Вода прохладная, и по телу бегут мурашки. Так себе тело – тощее, бледное и сутулое, слабое тело горожанина с вялым брюшком. Но всё же мне жаль его.

Я вожу кратонг по воде, пахнущей металлом. Тихо гужу под нос.

– Ш-ш-ш… ш-ш-ш…

Это волны набегают на берег.

– Ну ты и псих, приятель, – говорю я себе. Голос гулко отдается от кафельных стен. – Натуральный псих.

– Ш-ш-ш… – говорю я и смеюсь. От смеха перехватывает горло.

Понятия не имею, что со мной случилось. Не знаю ничего, что объяснило бы: почему я сижу в остывающей ванне, с кратонгом, покачивающимся между коленями, и таким лицом, будто в моей жизни не было ни одного радостного дня.

Впрочем, если подумать, я знаю не так уж мало. Например:

2. Ивонн и собака

Ивонн такая маленькая, что ее едва видно под рюкзаком, с которым она прошла половину Сиама. Волосы Ивонн, едва прикрытые беретом, – цвета шелковых коконов, глаза – зеленые, а на загорелых щеках – бесконечно нежный румянец и чуть-чуть веснушек. Губы Ивонн красные, будто искусанные солнцем, а на голени – небольшой шрам.

Рюкзак Ивонн набит взрывчаткой.

Собака приходит ближе к полуночи, когда в Ленивой бухте уже напиваются вовсю. На веранде ходит по рукам набитый льдом, лимонами и водкой шейкер. Кто-то поставил пластинку с «Summer Time». Жизнь проста, думаю я. Жизнь проста. Мы вернем себе лето. Внизу на пляже танцуют две близняшки из Норвегии – я так и не узнал их имена. Дымные костры, отгоняющие москитов, светятся в песке, как багровые глаза. Нам страшно, и поэтому мы веселимся.

Собака, крупная откормленная дворняга, поднимается на веранду, неодобрительно смотрит на шумную толпу и ложится под дверью туалета. Через секунду дверь распахивается, на пороге появляется Ивонн, видит собаку и с визгом отпрыгивает назад.

Всё мужское население Ленивой бухты бросается на помощь. На собаку кричат и машут палкой. Лек садится перед собакой на корточки и убедительно трясет у нее под носом рогаткой. Дворняга жмурится и отворачивается. Лек, ругнувшись, исчезает в лабиринте, ведущем к его дому.

Ивонн сидит на унитазе и тихо плачет. Она боится собак. Видеть, как по щекам Ивонн текут слезы, совершенно невыносимо. Локо бросает через собаку наполненный шейкер и стакан.

Как же так, думаю я, как же так – откуда взялась эта женщина, которая не боится ничего – не боится даже бояться собак? Такая храбрая. Такая хрупкая. Что я почувствую, если обниму ее – так крепко, как только смогу? Эта мысль почти нестерпима.

Ивонн пьет и плачет, поджимая ноги. Я отворачиваюсь. За освещенным пятном веранды, раскрашенной Локо во все цвета радуги, – море, и тьма, и звезды. Луна еще не взошла. Вдоль перил выстроились в ряд основы под кратонги, растрепанные, с торчащими волокнами, похожие на мохнатые зеленые чаши. Мы ждали Ивонн, чтобы закончить. Теперь мы положим в кратонги начинку, а потом украсим их цветами, листьями и благовонными палочками, теми, что горят даже в воде. Если доктор Чак не ошибся – кратонги успеют пропитаться водой, утонуть и уйти на глубину до того, как огонь доберется до их нутра.

И тут Лек возвращается, а в руках у него – очень большое и очень старое ружье.

Я начинаю с Ивонн, потому что помню: правда всегда не одна. Я мечтал всю жизнь отгонять от Ивонн собак. Нам повезло: моя мечта прожила всего два дня. Я надеюсь, что тот, кому мы посвятили свой Лой Кратонг, не сумел забрать ее, как хотел забрать я, – мне не остается ничего, кроме надежды. Я хотел присвоить Ивонн, поглотить ее, сделать своей частью. Своей мучительно недостающей, давно потерянной частью. Я знаю этот голод. Я хотел бы обвить ее щупальцами, чтобы без остатка впитать ее сладкий страх. Кто здесь говорит о любви?

Я всё еще надеюсь, что милосердие Будды бесконечно, а Ивонн – мертва.

3. Я узнаю, что пора в Сиам