Бестия / Поцелуй дочери канонира

Джонс был полноват, причем для своего телосложения значительно, а потому в походке чувствовалась тяжесть. Под свитером угадывался запретный бочкообразный животик. Держался он непринужденно и открыто, когда же извлек откуда-то бутылку виски, три банки пива и три стакана, совсем легко было уверовать, что их здесь ждали как желанных и почетных гостей.

От выпивки они отказались, проследовав за Джонсом в гостиную. Приятная, довольно удобная, в ней разве что слегка недоставало «женской руки», как показалось Бердену. Да знал он, все он знал — и про «сексистский» подход, вот только не мог понять, что в этом унизительного? Напротив, комплимент женскому полу. Жена бы непременно отчитала его, но втайне он твердо верил в свою правоту — это же очевидно. Вот так и здесь — удобная, приятно обставленная комната с картинами по стенам и подвесным календарем; на викторианском камине — часы, есть даже цветок — каучуковое дерево, отчаянно сражающееся за выживание в сумеречном углу. Но обстановке не хватало нюанса, заботливого касания, оттенка вкуса, небезразличия к внешнему виду комнаты, неуловимой гармонии, особого уюта, домашности. В этом доме не было женщины.

Он осознавал, что молчание слегка затянулось, хотя Джонс заполнил паузу, успев сбегать за кока-колой, уговорил-таки Бэрри выпить ее, а заодно напил себе пива. Берден откашлялся.

— Будьте любезны, назовите свое полное имя, мистер Джонс. Что скрывается под инициалами?

— Меня зовут Джордж, но все называют Ганнер.

— Ер или ар?

— Не понял?..

— Ганнер или Ганнар?

— Ганнер, артиллерист. Ведь я играл за «Арсенал». А вы не знали?

Конечно, они не знали. Губы Бэрри скривились в усмешке. Он отхлебнул кока-колы. Итак, когда-то, давным-давно, может, лет двадцать тому, Джонс играл за «Арсенал», за канониров, а Наоми, «футбольная фанатка», где-то на трибунах молча обожала своего героя…

— Джордж Годвин Джонс — полное имя. — На лице Джонса появилось довольное выражение. — После Наоми я еще раз женился, — неожиданно добавил он, — и опять мимо. Пять лет назад она сложила чемоданы, и с тех самых пор я решил больше не нырять в этот омут. Зачем, когда, как говорится, и так можно и рыбку съесть, и на крючок не попасться.

— Чем вы зарабатываете на жизнь, мистер Джонс? — спросил Бэрри.

— Продаю спортивное оборудование. У меня магазин на Хэллоуэй-роуд, только не нужно ничего говорить мне про упадок. Что до меня, то я уверен: мое дело процветает лучше некуда. — Он смахнул с лица широкую самодовольную улыбку, словно быстро повернул какой-то тайный внутренний переключатель: — Жуткое дело этот Тэнкред. — Голос его прозвучал октавой ниже. — Вы ведь потому приехали, правда? Скажем так, если б не это дело, вас бы здесь не было?

— Не похоже, что вы тесно связаны с дочерью, так?

— Вообще не связан, приятель. Я не видел и не слышал о ней лет семнадцать. Сколько ей сейчас? Восемнадцать? Не видел с тех самых пор, как ей исполнилось полгодика. И на ваш следующий вопрос я тоже отвечу: «Нет, ни на грош». Меня это ни на грош не волнует. Ни капли. Да, мужчины обожают своих детей, когда они немного подрастут, это верно, но малюток?.. Они же еще пустое место, правда? Сколько раз я умывал руки и ни разу не пожалел о том.

Удивительно, как быстро его напускное дружелюбие переросло в воинственность. Голос звенел, повышаясь, и падал, едва менялся предмет обсуждения, достигнув крещендо в рассказе о личном и сменившись короткими глубокими вздохами, когда он на словах выражал готовность служить требованиям общества.

— Вам не пришло в голову связаться с дочерью, когда вы узнали, что она ранена? — спросил Бэрри Вайн.

— Нет, приятель. — Секундное колебание — и Ганнер Джонс открыл вторую банку пива. — Совершенно не думал об этом и не связывался. Не звонил ей, хочу сказать. Раз уж вам интересно, меня здесь не было, когда все случилось. Я был на рыбалке — привычное дело, доложу вам. Можно сказать, любимое, если это кому-то интересно. На этот раз уехал на юго-запад, остановился в домике на реке Дарт — прекрасное местечко, замечу, частенько выбираюсь туда в это время года на пару деньков. — Теперь в его голосе прорезалась самоуверенная агрессивность. Хотя, кто знает, был ли этот сквалыга уверен в себе? — Уезжаю туда, чтоб забыться, так что там мне не до телевизора. Я узнал о случившемся только пятнадцатого, когда вернулся. — Тон его слегка изменился. — Заметьте, я же не говорю, что мне наплевать, если б с малышкой случилось, что и с другими, но так можно сказать о всех детях, вовсе не обязательно о своих.

Да-а, вот еще что. Похоже, оно обернется против меня, но я все равно скажу. Наоми была пустым местом, пустым, понимаете? Просто никудышней, доложу вам. Смазливенькая мордашка и, как говорится, впечатлительная натура. Ну, за руку подержать, утешить. Вот только утешения и объятия к вечеру почему-то кончались. Что до никчемности — что ж, я сам не семи пядей во лбу, за всю жизнь всего-то книжек шесть и прочитал, но рядом с ней я был гигантом мысли. Одно время я даже стал «человеком года»…

— Мистер Джонс…