Бестолковые рассказы о бестолковости

Но один из сынов остается, решил, видать, попытать счастья на профессорском благодушии. И, как назло, Серега оказался следом за «сыном» в прореженной экзаменационной очереди. Нет худа без добра, пострадал немного впоследствии, но зато стал свидетелем довольно забавного действа.

А действо разворачивалось следующим образом. Дерзновенный сын высоконачальственного родителя, разместившись для ответа перед столом экзаменующего, незатейливо, молча так и, в то же время, торжественно подложил пред профессорские светлые очи лучшие образчики пресловутых «бомбочек», испещренных схемами сложных соединений различных хитрых таких устройств. Различных там мультивибраторов, триггеров всяких, разнообразных счетчиков и т. д.

Профессор долго рассматривал псевдо-«сыновние» записи, при этом очки его медленно скользили вверх — сначала по переносице, затем по выпуклому его лбу и когда они остановились, окончательно запутавшись в седых его волосах, профессор удовлетворенно откинулся на спинку стула и дрожащим от умиления голосом произнес:

— Поразительно, с ответом такой точности и глубины мне еще на экзаменах не приходилось сталкиваться! Ну я еще понимаю на защите дипломного проекта! Но что бы так вот, на промежуточном каком-то экзамене? Нет, решительно не доводилось! Не зря, стало быть, целых два семестра трудились мы с вами в лабораториях и аудиториях, не покладая, пропотевших ладонями рук и не поднимая, сморщенных лбами голов своих!

«Сын» сидел, скромно потупив глаза и, закинув ногу на ногу, суетно покачивал свободной нижней конечностью. Сидел и всем видом своим показывал, что вовсе он не разделяет такого вот пафосного профессорского, восторга. Ну да, есть у нас определенные таланты, что же тут такого удивительного? Мы ведь кем рожденные-то? Вы что, забыли? То-то же. Мы ведь просто обречены на успех. Успех это ведь три процента таланта и девяносто семь процентов труда. И то, и другое у нас присутствует. Так что извольте товарищ, профессор прекращать ваши бесполезные, нематериальные какие-то восторги, а берите вы лучше в ручки свои изнеженные трудовую мою «зачетку» и какую-нибудь пишущую принадлежность не забудьте. И давайте, выставляйте поскорей отличную оценку, у меня, знаете ли, много неотложных дел. К тому же папа рад будет несказанно и так же несказанно будет папа удивлен.

Профессор, видимо внемля красноречивой позе «сына», прерывает цепь восторженно-патетических восклицаний и робко так, извинительно произносит:

— Вы меня извините, пожалуйста, товарищ военный, но правила приема экзаменов обязывают меня задавать дополнительные вопросы. И для того чтобы, как говорится, форму соблюсти, я, если не возражаете, задам вам формальный такой вопросик. Ответить на него вам абсолютно никакого труда не составит. А мне, старику, некое, знаете ли, душевное спокойствие этот извечный акт формализма может и привнесет. Привычка, знаете ли.

«Сынко», не выходя из роли, позволяет себе разрешительный жест рукой: «Мол, давай, профессор, валяй. Задавай свои никчемные вопросы. Удовлетворяй потребности в застарелом своем формализме».

Оба-на! И понеслось. На формальный профессорский вопрос «сынко», конечно же, не ответил. Абсолютно катастрофически не ответил. То есть он даже не понял, о чем его спрашивали. Не ответил и на целый ряд других вопросов, выстроенных с убыванием степени сложности.

Серега, углубившись в подготовку своего ответа, не вдавался в подробности профессорско-«сыновних» перепитий, но когда он, наконец, закончил, взгляду его предстала следующая удручающая картина.

Физиономия «сына» напоминала рекламу невиданных размеров грейпфрута со струящимися по его поверхности ручейками тропической влаги. Очки профессора в обратном движении достигли своего первоначального положения, а на морщинистом лбу его уже успела сформироваться скорбная складка. Блеск профессорских глаз не предвещал «грейпфруту» ничего хорошего. С трудом сдерживаясь, тщательно подавляя наследственной интеллигентностью состояние крайнего своего народного раздражения, он формулировал завершающий свой вопрос нерадивому «сыну»: