Бестолочь, или История мятущейся души

После шести, выйдя наконец на улицу, молодой человек почувствовал заметное облегчение. Было довольно свежо, и погода, на удивление, немного умерила свой сумрачный настрой первой половины дня. Заходящее солнце только угадывалось за покровом облаков, в котором виднелись редкие просветы бронзовых и розоватых тонов. Витя с наслаждением вдыхал холодный осенний воздух; он трезвил его ум и своим свежим дыханием касался лица, омывая его. Совсем не хотелось спускаться в метро в час пик, чтобы под землей, в тесноте и давке, пропустить это красивое время сумерек. Да и куда ему спешить? «Сегодня стоит, пожалуй, прогуляться», – подумал он, в то время как уже шел по направлению к Курскому вокзалу на конечную остановку трамвая №24. Перейдя через Бульварное кольцо, обернулся назад. Вдали, посреди старинной застройки, возвышалась колокольня Ивана Великого. Золотые купола чуть подсвечивались догорающим закатом, который просматривался на горизонте, где было больше островков ясного неба. И там же, словно диссонансом веку прошлому, наступая на старину, выдавались высотки делового центра, – тоже по-своему притягательные, на фоне багровых красок вечернего неба, впечатляющие своей масштабностью, – как олицетворение мощи века нынешнего. Панораму эту Витя видел не в первый раз, но почти всегда останавливался на минутку полюбоваться её видом, когда шел этим путем. На мгновение ему показалось, что картина заключала в себе некое символическое послание, которое он не мог сейчас разгадать наверняка.

В этот раз он решил не ждать трамвай и еще немного пройтись, рассчитывая через пару остановок все же сесть на какой-нибудь транспорт. Трамвайные пути уходили с довольно оживленной дороги в тихий квартал. По обеим сторонам улицы тянулись неприглядные высокие строения заводского вида. Поздние сумерки уже сгущали темноту и заполняли ею многочисленные щели и закоулки – неизменные атрибуты неоднородной застройки. Впереди, вплотную прижимаясь к домам, улицу пересекал железнодорожный путепровод. Это колоритное сооружение ещё дореволюционного времени, выложенное из красного кирпича, вставало поперек улицы сплошной стеной, и дорога, сужаясь, проходила сквозь него через узкий тоннель – настолько узкий, что за раз здесь мог проехать только один трамвай: или в прямом, или в обратном направлении, что обеспечивалось хитроумным сплетением рельсов.

Тоннель и близлежащие постройки были сплошь изукрашены замысловатыми граффити. Некоторые из них представляли настоящие образчики этого уличного жанра. Посреди цветистой абстракции, с разнообразными извивающимися и переплетающимися друг с другом полосами, представали гротескные изображения, многие из которых были очень искусно прорисованы. Витя присмотрелся. В иных персонажах угадывались представители всё той же уличной культуры в аляповатых футболках, с непропорционально вытянутыми руками, матовыми лицами, ехидными глазами и оскаленными гримасами; по соседству с бесстыжими мальчуганами примостились молодые ведьмы, окруженные чертями разных мастей, все сошедшиеся на свой ведовской бал. На других картинах встречались какие-то злостные фантастические существа, всяческая безымянная нечисть, о которой только и скажешь, что имя ей легион. А повсюду вокруг них, извиваясь, переплетаясь меж собой, сворачиваясь в клубки и пожирая друг друга, кишело многочисленное змеиное отродье, – то, что вначале показалось Вите цветистой абстракцией. На фоне этой дьявольской растительности возникали странные непонятные символы, среди которых он узнавал буквы еврейского алфавита. Картина имела вид гадкий, отталкивающий, но одновременно завораживающий, – как бы притягивала взгляд ко всё открывавшимся мерзким её подробностям. У молодого человека пробежали мурашки по коже – чувствовалась болезненность, исходившая от этих видов, некая печать психического расстройства породившего их извращенного ума. Столь редкое и неестественное для Москвы затишье только усиливало эффект. И почему-то в этот момент он снова подумал о Кате… «И кто только намалевал всю эту чертовщину? Не вдохновленные ли завсегдатаи Винзавода?» – проворчал он, выйдя из тоннеля и вспомнив о непосредственной близости Центра современного искусства, о чем свидетельствовал указатель, стоявший чуть поодаль.

Витя немного срезал путь двором и вышел на набережную Яузы. Здесь, на открытом пространстве, снова стал ощущаться ритм города: гул оживленной дороги, огни проносящихся машин. Ему нравилась эта часть города, да и сам маршрут, полный городских контрастов: по мере удаления от центра столичный блеск, присущий его архитектуре, постепенно сменялся серостью скупых строений, характерной для обширных промышленных районов, и затем снова загорался эпизодическими вкраплениями элитных жилых комплексов, бизнес-центров и прочих пафосных произведений московского новостроя. Шумные магистрали чередовались с тихими переулками и двориками, в которые стоило только зайти – городская суета отступала прочь и казалась чем-то далеким и отстраненным.