Бесы

— Николай Всеволодович, скажите как пред Богом, виноваты вы или нет, а я, клянусь, вашему слову поверю, как Божьему и на край света за вами пойду, о, пойду! Пойду как собачка…

— Из-за чего же вы терзаете её, фантастическая вы голова! — остервенился Пётр Степанович. — Лизавета Николаевна, ей-ей, столките меня в ступе, он невинен, напротив, сам убит и бредит, вы видите. Ни в чём, ни в чём, даже мыслью неповинен!.. Всё только дело разбойников, которых наверно через неделю разыщут и накажут плетьми… Тут Федька Каторжный и шпигулинские, об этом весь город трещит, потому и я.

— Так ли? Так ли? — вся трепеща ждала последнего себе приговора Лиза.

— Я не убивал и был против, но я знал, что они будут убиты, и не остановил убийц. Ступайте от меня, Лиза, — вымолвил Ставрогин и пошёл в залу.

Лиза закрыла лицо руками и пошла из дому. Пётр Степанович бросился было за нею, но тотчас воротился в залу.

— Так вы так-то? Так вы так-то? Так вы ничего не боитесь? — накинулся он на Ставрогина в совершенном бешенстве, бормоча несвязно, почти слов не находя, с пеною у рта.

Ставрогин стоял среди залы и не отвечал ни слова. Он захватил левою рукой слегка клок своих волос и потерянно улыбался. Пётр Степанович сильно дёрнул его за рукав.

— Пропали вы, что́ ли? Так вы вот за что́ принялись? На всех донесёте, а сами в монастырь уйдёте или к чёрту… Но ведь я вас всё равно укокошу, хоть бы вы и не боялись меня!

— А, это вы трещите? — разглядел его наконец Ставрогин. — Бегите, — очнулся он вдруг, — бегите за нею, велите карету, не покидайте её… Бегите, бегите же! Проводите до дому, чтобы никто не знал, и чтоб она туда не ходила… на тела… на тела… в карету силой посадите… Алексей Егорыч! Алексей Егорыч!

— Стойте, не кричите! Она уж теперь в объятиях у Маврикия… Не сядет Маврикий в вашу карету… Стойте же! Тут дороже кареты!

Он выхватил опять револьвер; Ставрогин серьёзно посмотрел на него.

— А что ж, убейте, — проговорил он тихо, почти примирительно.

— Фу, чёрт, какую ложь натащит на себя человек! — так и затрясся Пётр Степанович. — Ей Богу бы убить! Подлинно она плюнуть на вас должна была!.. Какая вы «ладья», старая вы, дырявая, дровяная барка на слом!.. Ну, хоть из злобы, хоть из злобы теперь вам очнуться! Э-эх! Ведь уж все бы вам равно, коли сами себе пулю в лоб просите?

Ставрогин странно усмехнулся.

— Если бы вы не такой шут, я бы, может, и сказал теперь: да… Если бы только хоть каплю умнее…

— Я-то шут, но не хочу, чтобы вы, главная половина моя, были шутом! Понимаете вы меня?

Ставрогин понимал, один только он, может быть. Был же изумлён Шатов, когда Ставрогин сказал ему, что в Петре Степановиче есть энтузиазм.

— Ступайте от меня теперь к чёрту, а к завтраму я что-нибудь выдавлю из себя. Приходите завтра.

— Да? Да?

— Почём я знаю!.. К чёрту, к чёрту!

И ушёл вон из залы.

— А пожалуй ещё к лучшему, — пробормотал про себя Пётр Степанович, пряча револьвер.

III

Он бросился догонять Лизавету Николаевну. Та ещё недалеко отошла, всего несколько шагов от дому. Её задержал было Алексей Егорович, следовавший за нею и теперь, на шаг позади, во фраке, почтительно преклонившись и без шляпы. Он неотступно умолял её дождаться экипажа; старик был испуган и почти плакал.

— Ступай, барин чаю просит, некому подать, — оттолкнул его Пётр Степанович и прямо взял под руку Лизавету Николаевну.

Та не вырвала руки, но, кажется, была не при всём рассудке, ещё не опомнилась.

— Во-первых, вы не туда, — залепетал Пётр Степанович, — нам надо сюда, а не мимо сада; а во-вторых, во всяком случае пешком невозможно, до вас три версты, а у вас и одёжи нет. Если бы вы капельку подождали. Я ведь на беговых, лошадь тут на дворе, мигом подам, посажу и доставлю, так что никто не увидит.

— Какой вы добрый… — ласково проговорила Лиза.

— Помилуйте, в подобном случае всякий гуманный человек на моём месте также…

Лиза поглядела на него и удивилась.

— Ах, Боже мой, а я думала, что тут всё ещё тот старик!

— Послушайте, я ужасно рад, что вы это так принимаете, потому что всё это предрассудок ужаснейший, и если уж на то пошло, то не лучше ли я этому старику сейчас велю обработать карету, всего десять минут, а мы воротимся и под крыльцом подождём, а?

— Я прежде хочу… где эти убитые?

— А, ну вот ещё фантазия! Я так и боялся… Нет, мы уж эту дрянь лучше оставим в стороне; да и нечего вам смотреть.

— Я знаю, где они, я этот дом знаю.

— Ну, что́ ж, что знаете! Помилуйте, дождь, туман (вот, однако ж, обязанность священную натащил!)… Слушайте, Лизавета Николаевна, одно из двух: или вы со мной на дрожках, тогда подождите и ни шагу вперёд, потому что если ещё шагов двадцать, то нас непременно заметит Маврикий Николаевич.

— Маврикий Николаевич! Где? Где?

— Ну, а если вы с ним хотите, то я, пожалуй, вас ещё немного проведу и укажу его, где сидит, а сам уж слуга покорный; я к нему не хочу теперь подходить.

— Он ждёт меня, Боже! — вдруг остановилась она, и краска разлилась по её лицу.