Бесы

Так меня-то за что же-с? Я первый кричу, что тончайшего и изящней­шего ума человек, и Варвару Петровну вчера в этом смысле совсем успокоил. «Вот в характере его, говорю ей, не могу поручиться». Лебядкин тоже в одно слово вчера: «От характера его, говорит, пострадал». Эх, Степан Трофимо­вич, хорошо вам кричать, что сплетни да шпионство, и заметьте, когда уже сами от меня всё выпытали, да еще с таким чрезмерным любопытством. А вот Варвара Петровна, так та прямо вчера в самую точку: «Вы, говорит, лично за­интересованы были в деле, потому к вам и обращаюсь». Да еще же бы нет-с! Какие уж тут цели, когда я личную обиду при всем обществе от его превосхо­дительства скушал! Кажется, имею причины и не для одних сплетень поинте­ресоваться. Сегодня жмет вам руку, а завтра ни с того ни с сего, за хлеб-соль вашу, вас же бьет по щекам при всем честном обществе, как только ему полю­бится. С жиру-с! А главное у них женский пол: мотыльки и храбрые петушки! Помещики с крылушками, как у древних амуров[273], Печорины-сердцееды![274] Вам хорошо, Степан Трофимович, холостяку завзятому, так говорить и за его пре­восходительство меня сплетником называть. А вот женились бы, так как вы и теперь еще такой молодец из себя, на хорошенькой да на молоденькой, так, по­жалуй, от нашего принца двери крючком заложите да баррикады в своем же доме выстроите! Да чего уж тут: вот только будь эта mademoiselle Лебядкина, которую секут кнутьями, не сумасшедшая и не кривоногая, так, ей-Богу, поду­мал бы, что она-то и есть жертва страстей нашего генерала и что от этого само­го и пострадал капитан Лебядкин «в своем фамильном достоинстве», как он сам выражается. Только разве вкусу их изящному противоречит, да для них и то не беда. Всякая ягодка в ход идет, только чтобы попалась под известное их настроение. Вы вот про сплетни, а разве я это кричу, когда уж весь город сту­чит, а я только слушаю да поддакиваю; поддакивать-то не запрещено-с.

Город кричит? Об чем же кричит город?

То есть это капитан Лебядкин кричит в пьяном виде на весь город, ну, а ведь это не всё ли равно, что вся площадь кричит? Чем же я виноват? Я инте­ресуюсь только между друзей-с, потому что я все-таки здесь считаю себя меж­ду друзей-с, — с невинным видом обвел он нас глазами. — Тут случай вышел- с, сообразите-ка: выходит, что его превосходительство будто бы выслали еще из Швейцарии с одною наиблагороднейшею девицей и, так сказать, скромною сиротой, которую я имею честь знать, триста рублей для передачи капитану Лебядкину. А Лебядкин немного спустя получил точнейшее известие, от кого не скажу, но тоже от наиблагороднейшего лица, а стало быть достовернейше- го, что не триста рублей, а тысяча была выслана!.. Стало быть, кричит Лебяд­кин, девица семьсот рублей у меня утащила, и вытребовать хочет чуть не поли­цейским порядком, по крайней мере угрожает и на весь город стучит.

Это подло, подло от вас! — вскочил вдруг инженер со стула.

Да ведь вы сами же и есть это наиблагороднейшее лицо, которое под­твердило Лебядкину от имени Николая Всеволодовича, что не триста, а тыся­ча рублей были высланы. Ведь мне сам капитан сообщил в пьяном виде.

Это. это несчастное недоумение[275]. Кто-нибудь ошибся и вышло. Это вздор, а вы подло!..

Да и я хочу верить, что вздор, и с прискорбием слушаю, потому что, как хотите, наиблагороднейшая девушка замешана, во-первых, в семистах рублях, а во-вторых, в очевидных интимностях с Николаем Всеволодовичем. Да ведь его превосходительству что стоит девушку благороднейшую осрамить или чу­жую жену обесславить, подобно тому как тогда со мной казус вышел-с? Под­вернется им полный великодушия человек, они и заставят его прикрыть сво­им честным именем чужие грехи. Так точно и я ведь вынес-с; я про себя гово- рю-с.

Берегитесь, Липутин! — привстал с кресел Степан Трофимович и по­бледнел.

Не верьте, не верьте! Кто-нибудь ошибся, а Лебядкин пьян. — вос­клицал инженер в невыразимом волнении, — всё объяснится, а я больше не могу. и считаю низостью. и довольно, довольно!

Он выбежал из комнаты.

Так что же вы? Да ведь и я с вами! — всполохнулся Липутин, вскочил и побежал вслед за Алексеем Нилычем.

VII

Степан Трофимович постоял с минуту в раздумье, как-то не глядя посмот­рел на меня, взял свою шляпу, палку и тихо пошел из комнаты. Я опять за ним, как и давеча. Выходя из ворот, он, заметив, что я провожаю его, сказал:

Ах да, вы можете служить свидетелем. de l'accident. Vous m'accompa- gnerez, n'est-ce pas?[276]

Степан Трофимович, неужели вы опять туда? Подумайте, что может выйти?

С жалкою и потерянною улыбкой, — улыбкой стыда и совершенного от­чаяния, и в то же время какого-то странного восторга, прошептал он мне, на миг приостанавливаясь:

Не могу же я жениться на «чужих грехах»!

Я только и ждал этого слова. Наконец-то это заветное, скрываемое от меня словцо было произнесено после целой недели виляний и ужимок. Я реши­тельно вышел из себя:

И такая грязная, такая. низкая мысль могла появиться у вас, у Степана Верховенского, в вашем светлом уме, в вашем добром сердце и. еще до Липутина!