Бесы

Я вам удивляюсь, Липутин, везде-то вы вот, где только этакая дрянь за­ведется, везде-то вы тут руководите! — проговорил я в ярости.

Однако же вы далеко заходите, господин Г-в; не сердчишко ли у нас ек­нуло, испугавшись соперника¹, — а?

Что-о-о? — закричал я, останавливаясь.

А вот же вам в наказание и ничего не скажу дальше! А ведь как бы вам хо­телось услышать? Уж одно то, что этот дуралей теперь не простой капитан, а по­мещик нашей губернии, да еще довольно значительный, потому что Николай Всеволодович ему всё свое поместье, бывшие свои двести душ, на днях продали, и вот же вам Бог, не лгу! сейчас узнал, но зато из наивернейшего источника. Ну, а теперь дощупывайтесь-ка сами; больше ничего не скажу; до свиданья-с!

X

Степан Трофимович ждал меня в истерическом нетерпении. Уже с час как он воротился. Я застал его как бы пьяного; первые пять минут по крайней мере я думал, что он пьян. Увы, визит к Дроздовым сбил его с последнего толку.

Mon ami, я совсем потерял мою нитку. Lise. я люблю и уважаю этого ангела по-прежнему; именно по-прежнему; но, мне кажется, они ждали меня обе, единственно чтобы кое-что выведать, то есть попросту вытянуть из меня, а там и ступай себе с Богом. Это так.

Как вам не стыдно! — вскричал я, не вытерпев.

Друг мой, я теперь совершенно один. Enfin, c'est ridicule[297]. Представьте, что и там всё это напичкано тайнами. Так на меня и накинулись об этих но­сах и ушах и еще о каких-то петербургских тайнах¹. Они ведь обе только здесь в первый раз проведали об этих здешних историях с Nicolas четыре года на­зад: «Вы тут были, вы видели, правда ли, что он сумасшедший?» И откуда эта идея вышла, не понимаю. Почему Прасковье непременно так хочется, чтобы Nicolas оказался сумасшедшим? Хочется этой женщине, хочется! Се Maurice², или, как его, Маврикий Николаевич, brave homme tout de meme

³, но неужели в его пользу, и после того как сама же первая писала из Парижа к cette pauvre amie.[298] Enfin, эта Прасковья, как называет ее cette chere amie[299], это тип, это бес­смертной памяти Гоголева Коробочка[300], но только злая Коробочка, задорная Коробочка и в бесконечно увеличенном виде.

Да ведь это сундук выйдет; уж и в увеличенном?

Ну, в уменьшенном, всё равно, только не перебивайте, потому что у меня всё это вертится. Там они совсем расплевались; кроме Lise; та всё еще: «Тетя, тетя», но Lise хитра, и тут еще что-то есть. Тайны. Но со старухой рас­сорились. Cette pauvre⁷ тетя, правда, всех деспотирует. а тут и губернатор­ша, и непочтительность общества, и «непочтительность» Кармазинова; а тут вдруг эта мысль о помешательстве, се Lipoutine, ce que je ne comprends pas[301], и-и, говорят, голову уксусом обмочила, а тут и мы с вами, с нашими жалобами и с нашими письмами. О, как я мучил ее, и в такое время! Je suis un ingrat!⁹

Вообразите, возвращаюсь и нахожу от нее письмо; читайте, читайте! О, как неблагородно было с моей стороны.

Он подал мне только что полученное письмо от Варвары Петровны. Она, кажется, раскаялась в утрешнем своем: «Сидите дома». Письмецо было веж­ливое, но все-таки решительное и немногословное. Послезавтра, в воскресе­нье, она просила к себе Степана Трофимовича ровно в двенадцать часов и со­ветовала привести с собой кого-нибудь из друзей своих (в скобках стояло мое имя). С своей стороны, обещалась позвать Шатова, как брата Дарьи Павлов­ны. «Вы можете получить от нее окончательный ответ, довольно ли с вас бу­дет? Этой ли формальности вы так добивались?»

Заметьте эту раздражительную фразу в конце о формальности. Бедная, бедная, друг всей моей жизни! Признаюсь, это внезапное решение судьбы меня точно придавило. Я, признаюсь, всё еще надеялся, а теперь tout est dit¹, я уж знаю, что кончено; c'est terrible². О, кабы не было совсем этого воскресенья, а всё по-старому: вы бы ходили, а я бы тут.

Вас сбили с толку все эти давешние липутинские мерзости, сплетни.