Бесы: Роман-предупреждение

незнание природы человеческой, во-первых, и русского народа в особенности?.. Вы говорите: кто не за нас, тот против нас, и всех с противуположными убеждениями обрекаете смерти, за бывая, что спор есть во всяком случае развитие дела» (11, 104–105). «Народ если и увлечется бунтом и грабежом, то тотчас же и усмирится, устроит что-нибудь другое, но по-своему и, пожа луй, еще гораздо худшее» (11, 104). Однако логика вопросов на тему насилия как главного мето да переустройства человечества должна была привести к со зданию программы ответов — теми, перед кем эти вопросы ста вились. Так в романе «Бесы» появляется автор оригинальной, са мостоятельно изобретенной теоретической системы о соци альном устройстве общества Шигалев, главный идеолог сму ты, бес-мономан. Тот факт, что теория Шигалева «есть крепко сделанная, обобщенная пародия на сен-симонизм, фурьеризм, кабетизм, т. е. на мечту утопического социализма о будущей мировой гар монии, о рае на земле» 1, отмечен давно и не подлежит сомне нию. Несомненно и то, что, изображая интеллектуальное под полье русской революции, Достоевский использовал в своей пародии самые различные современные ему источники — от статей П. Н. Ткачева до системы устройства мира в «система тическом бреде» щедринского Угрюм-Бурчеева. Однако и со держание шигалевской теории, и ее генотип, и способы исполь зования в практике смуты заслуживают тем не менее специ ального анализа. Автор «системы», человек необычайной мрачности, нахму- ренности, пасмурности и угрюмости, ожидающий со дня на день разрушения мира, фанатик Шигалев — личность во мно гом загадочная и закрытая, предпочитающая оставаться в те ни. «Слишком серьезно предан своей задаче и притом слишком скромен», — говорит о нем его почитатель из «наших». «Нена висть тоже тут есть, — размышляет Шатов. — …Они первые бы ли бы страшно несчастливы, если бы Россия как-нибудь вдруг перестроилась, хотя бы даже на их лад, и как-нибудь вдруг ста ла безмерно богата и счастлива. Некого было бы им тогда нена видеть, не на кого плевать, не над чем издеваться. Тут одна только животная, бесконечная ненависть к России, в организм въевшаяся…» Шигалев — не проповедник; он создатель не

1 Полонский Вяч. Николай Ставрогин и роман «Бесы». — В кн.: Полонский Вяч. Спор о Бакунине и Достоевском. Л., 1926, с. 173.

устного, а письменного учения, автор написанной книги из десяти глав, существующей пока в одном экземпля ре — в виде «толстой и чрезвычайно мелко исписанной тетра ди». На сходке у «наших» он, собственно говоря, и не излагает свою теорию — это делают другие, — а лишь произносит всту пительную речь. Она поистине революционна! Во-первых, Шигалев как бы подводит черту под всем, что было сделано до него. «Посвятив мою энергию на изучение вопроса о социальном устройстве будущего общества, кото рым заменится настоящее, я пришел к убеждению, что все созидатели социальных систем, с древнейших времен до на шего 187… года, были мечтатели, сказочники, глупцы, проти воречившие себе, ничего ровно не понимавшие в естественной науке и в том странном животном, которое называется челове ком. Платон, Руссо, Фурье, колонны из алюминия (то есть Чернышевский. — Л. С.) — все это годится разве для воробьев, а не для общества человеческого». Во-вторых, утверждает Шигалев, общество вступило в но вую фазу своего развития, когда социальные проекты нужны уже не для будущего, а для настоящего: «…будущая обществен ная форма необходима именно теперь, когда все мы нако нец собираемся действовать, чтоб уже бо лее не задумываться». Таким образом, теория Шига- лева претендует не только на монополию в сфере мысли, она претендует на руководство в области стратегии и тактики, она же походя устанавливает диктат практики в атмосфе ре безмыслия («действовать, чтоб уже более не задумы ваться»). На этом фоне третье заявление Шигалева выглядит сен сационно разоблачительным: «Объявляю заранее, что систе ма моя не окончена… Я запутался в собственных данных, и мое заключение в прямом противоречии с первоначальной иде ей, из которой я выхожу. Выходя из безграничной свободы, я заключаю безграничным деспотизмом». Ситуация поистине парадоксальная: отметая все прежние учения, запутавшись в своем собственном, идеолог-путаник тем не менее настаивает на внедрении в практику заведомо несостоятельной программы. Свое право на монополию в области устройства мира он утвер ждает с фанатичным упорством: «Кроме моего разрешения общественной формулы, не мо жет быть никакого»; «Все, что изложено в моей книге, — незаменимо, и другого выхода нет; никто ничего не выдумает»; «Отвергнув книгу мою, другого выхода они не найдут. Ни-