Бетагемот

Даже посреди океана двадцать километров безопасной дистанцией не назовешь. Никакого фона, помимо самой воды, здесь не существует, с топографией тоже плохо – неразбериха циркуляций, сейшей и ячеек Ленгмюра[3], а еще термоклины и галоклины, которые с таким же успехом отражают и увеличивают, как и маскируют. Возмущения от проходящих субмарин могут распространяться на огромные расстояния, мелкие турбулентности держатся в кильватере долго после того, как подводное судно ушло. Самая невидимая субмарина все же хоть чуть-чуть да нагревает воду: дельфины и следящие аппараты ощущают разницу.

Однако на Срединно-Атлантическом хребте двадцать километров – все равно что двадцать парсеков. На свет надежды никакой – даже солнечные лучи пробиваются не дальше, чем на несколько сотен метров от поверхности. Гидротермальные источники выбрасывают едкую блевотину вдоль свежих скальных швов. Морское дно непрерывно ворчит, горы пинают друг друга в извечной игре «Лягни континент». Топография, способная посрамить Гималаи: рваные трещины вспарывают кору от полюса до полюса. Хребет поглотит все, чем может выдать себя «Атлантида», о каком бы спектре ни шла речь. Зная координаты, еще можно найти цель, но сдвинь их на волосок, и тебе не попасть даже в огромный шумный город. Расстояния в двадцать километров более чем достаточно, чтобы уйти из-под любой атаки, направленной на текущее местоположение «Атлантиды», кроме, пожалуй, бомбардировки полноценными глубинными ядерными бомбами.

Хотя и не сказать, что такого уже не случалось, отмечает про себя Кларк.

Они с Лабином плавно скользят вдоль трещины в застывшем конусе древней лавы. «Атлантида» осталась далеко позади. До Невозможного озера еще много километров. Ни налобные фонарики, ни фары «кальмаров» не горят. Пара движется при смутном свечении сонарных экранов. Столбы и валуны отображаются на них изумрудными линиями, отмечается малейшая перемена давления в окружающей тьме.

– Роуэн считает, что дела плохи, – жужжит Кларк.

Лабин не отзывается.

– Она думает, если это и впрямь окажется Бетагемот, «Атлантиде» угрожает всеобщий когнитивный диссонанс. Все заведутся.

По-прежнему – молчание.

– Я ей напомнила, кто здесь главный.

– И кто же, если не секрет? – наконец жужжит Лабин.

– Брось, Кен. Мы можем парализовать их жизнь в любой момент, когда вздумается.

– У них было пять лет для решения этой проблемы.

– И что им это дало?

– И пять лет, чтобы сообразить, что они превосходят нас в числе двадцать к одному, что нашим специалистам с ними не сравниться, и что группа прокачанных водопроводчиков с антисоциальными наклонностями вряд ли представляет серьезную угрозу в смысле организованного противодействия.

– Все обстояло точно так же и в первый раз, когда мы подтерли ими пол.

– Нет.

Она не понимает, зачем он это делает. Именно Лабин поставил корпов на место после их первого – и последнего – восстания.

– Слушай, Кен…

Их «кальмары» внезапно оказываются совсем рядом. Почти соприкасаются.

– Ты же не дура, – жужжит Кен, заставив ее уязвленно затихнуть. – И сейчас не время валять дурака.

Его вокодер рычит из темноты:

– В те времена они видели, что за нашей спиной поддержка всего мира. Знали, что нам помогли их выследить. Подозревали за нами какую-то наземную инфраструктуру. По меньшей мере, они знали, что стоит нам свистнуть, как они окажутся мишенью для любого, кто знает широту-долготу и располагает самонаводящейся торпедой.

На ее экране возникает большой светящийся акулий плавник – из морского ложа торчит массивный каменный зубец. Лабин ненадолго скрывается по ту сторону.

– А теперь мы сами по себе – продолжает он, вернувшись к ней. – Связей с сушей не осталось. Может, наши все погибли. Может, перешли на другую сторону. Ты хоть помнишь, когда нам в последний раз давали смену?

Она вспоминает – с трудом. Всякому, кто подстроен под гидрокожу, здесь уютнее, чем в компании сухопутников, но в самом начале несколько рифтеров ушли наверх. Давно, когда еще оставалась надежда переломить ситуацию.

А с тех пор – никого. Любоваться концом света, рискуя собственной шкурой – не лучший вариант отпуска на берегу.

– Мы теперь так же напуганы, как корпы, – жужжит Лабин. – И так же отрезаны от всех, а их около тысячи человек. Нас при последней перекличке набралось пятьдесят восемь.

– Не меньше семидесяти.

– Отуземившиеся не в счет. Для боя годны пятьдесят восемь, и не больше сорока при необходимости выдержат неделю в полном тяготении. А сколько таких, у кого возникнут проблемы с подчинением?

– У нас есть ты, – говорит Кларк. Лабин, профессиональный охотник-убийца, недавно освобожденный от любых уз, кроме самодисциплины.

«Не какой-нибудь там водопроводчик», – размышляет она.

– Так слушай меня. Я начинаю думать, что нам придется действовать на опережение.

Несколько минут они плывут в молчании.

– Они – не враги, Кен, – заговаривает наконец Кларк. – Не все – враги, там есть дети, они ни в чем не виноваты…

– Не в том дело.

Откуда-то издалека доносится звук обвала.

– Кен, – жужжит она так тихо, что не уверена, расслышит ли он.

– Да?

– Ты на это надеешься, да?