Бетховен и Элиза. Нежное послание

Наконец, Йозефу повезло – он устроился аккомпаниатором у известного итальянского композитора Н. Порпоры. Порпора очень скоро по достоинству оценил музыкальные способности Гайдна и начал заниматься с ним композицией.

Неожиданная удача позволила Гайдну начать независимую жизнь. Он снял под крышей шестиэтажного дома в Вене жалкую мансарду, ставшую его первой постоянной квартирой. В 1759 году Гайдн поступил на службу к графу Морцину, а через два года – на долгие 30 лет к богатейшему венгерскому князю Миклошу Эстерхази.

Служба у Эстерхази была тяжелой. Контракт лишил Гайдна права покидать владения князя, авторские права на его произведения также принадлежали княжеской семье. Кроме всего прочего, оговаривалось, что Йозеф будет «воздерживаться от лишних разговоров, вульгарности, неумеренности в еде и употребления горячительных напитков». Гайдн называл себя крепостным слугой, каким, по существу, и являлся…

По характеру Йозеф Гайдн был добрым простым человеком. Он подолгу не мог отказаться от некоторых своих старых привычек: продолжал, к примеру, носить свой белый напудренный парик даже тогда, когда парики повсеместно вышли из моды.

Гайдна очень любили музыканты. И старые, и молодые его коллеги стали ласково называть его «Папаша Гайдн», когда ему еще не было 35 лет.

Гайдн довольно поздно познакомился с интимной стороной жизни. Хотя всю свою молодость музыкант прожил в окружении венской богемы, он не имел никаких отношений с женщинами тогда. Невинность молодого композитора проявилась, когда на одном из уроков музыки, которые он давал молодой графине, она, желая получше рассмотреть ноты, сильно наклонилась вперед, и Гайдн увидел ее грудь. «Впервые в жизни я увидел такое! – воскликнул потом Гайдн, рассказывая об этом случае своему другу. – Я очень смутился и перестал играть».

Застенчивый и неуверенный в себе, Йозеф осознавал, что и внешность его не особенно привлекала женщин: невысокого роста, лицо покрыто пятнышками от оспы, а большой нос слегка деформирован. Гайдн считал себя уродом и как-то заметил, что женщин привлекала «уж никак не моя красота».