Бьется сердце

— Оболгали его! Всё неправда! — Аксю костлявым побелевшим пальцем оттягивает на себе ворот, словно он душит её.

— Хорошо, хорошо, Антипина, — пытается успокоить её председатель. — С Аласовым разберутся по совести, будь уверена. А мы собрались, чтобы о ферме подумать, о надоях.

Но от Аксю не так-то легко отделаться, у неё своя беда, и она для неё из всех бед беда.

— Вот я и говорю — вам надои да надои! А у доярки горе — это что, не надои? Вон Ласточка, лучшая моя молочница, совсем доиться перестала: чует ведь, что у хозяйки беда. За Серёжу Аласова вы все ещё ответите!

— Отстань ты, Антипина, со своим Серёжей Аласовым! — теряет выдержку Кардашевский. — С чего это мы станем здесь школьные дела решать!

Но председательский окрик только взвинчивает обстановку, за Аксю вступаются другие.

— Что говорить, клевета на учителя, любой скажет!..

— Вот, пожалуйста, хотел паренёк к нам в колхоз, а теперь — «в ремесленное поеду…». Такие мы хозяева!

— Это завуч из-за жены своей затеял. Я-то всю правду знаю…

— Правда — как масло над водой, всегда всплывёт!

— Ещё и девочку Габышеву к учителю приплели… Девочку не пожалели!

— Учителя называются! Как соберётся двое-трое — непременно у них склока…

— Не наше это дело в школьное лезть…

— Как «не наше дело»! В школе-то дети наши!

Кардашевский только успевает вертеть головой от одной женщины к другой. Поёживается и Аржаков.

И снова, как давеча, конец смуте кладёт старая баба Алексаш — такая у неё повадка.

— Разгалделись! А Лариска-то громче всех… Сядь на место, Аксинья! От тебя сегодня у гостей наших головы разболятся…

— Для того и говорим, чтобы слушали.

— Вся деревня об Аласове шумит, а иные ходят, будто уши у них заложило. Ничего, от нас узнают!..

— Потише, говорю! Ты, Аксю, с этим Серёжей хоть в школе училась. А мне он никто. И в школе я вовсе не была. Но за правду заступлюсь. Оклеветали учителя — верно, все говорят. Кроме хорошего, ничего об Аласове не слыхала. Почему же такая несправедливость? Говорят: это райком велел. Хорошо. А вот перед нами самый главный райком. Сейчас мы его и спросим: скажи, Алексей, за что ты сынка бабы Дарьи из школы велел прогнать?

Как тут быть Аржакову? Не станешь же объяснять, что хоть ты и «главный райком», но об учителе Аласове слышишь впервые, что по структуре райкома школы входят в компетенцию второго секретаря…

— Я предупреждаю! — кричит Аксинья о своём. — Если Гоша уедет — и дня на ферме не останусь!

Аржаков встаёт.

— Вижу, вопрос не шуточный. Только я вам честно признаюсь: ничего об этом не знаю. Был в отъезде, вчера только вернулся. Одно обещаю: всё по ниточке переберу, пока сам не разберусь, хотя… Не один я вопросы решаю.

— Так-то оно так!

— Да, товарищи, именно так! — перехватывает инициативу Кардашевский. — А сейчас прошу вернуться к нашим соцобязательствам…

— Что к ним возвращаться? Доим и доить будем. Вы вот прежде телят — о детях решите…

— Верно, у меня дома двое под замком!

— Всё говорим, говорим…

— Будем кончать, товарищи женщины. Одно словечко только: вот вы, баба Алексаш, напрасно думаете, что начальство больше о телятах печётся, чем о детях.

— Да я тебя не попрёкаю, Алексей! Однако послушай старуху — не дай погубить хорошего человека.

— Хорошего не дам, баба Алексаш!

— Вот и слава богу.

В «газике» Аржаков сел не рядом с шофёром, как обычно, а сзади, потеснив Кардашевского. Тот сердито сопел.

— Ты чего, Егор Егорович?

— Чёрт бы побрал эту Антипину! Всю обедню испортила. Высунулась с этим своим Серёжей.

— Кстати, о Серёже. В чём его обвиняют?

— Избиение колхозника… Как раз этого беглого, мужа Антипиной. Я бы и сам ему под горячую руку…

— Ещё что?

— Склоку завёл в коллективе, подстрекал учеников против завуча. Есть там и чепуха, навертели, как обычно.

— А именно?

— Любовную связь со школьницей пришивают. Я лично этому мало верю. Не таким человеком он мне показался.

— А каким?

— Сложный человек, конечно. В чём-то путаник, горяч больно… Но в смысле моральном, уверен.

— А о школьнице… на селе огласка есть?

— Ещё какая! До больницы дело дошло — хотела самоубийством покончить.

— Чёрт возьми! А как родители девушки, тянут учителя в суд?

— Наоборот! Защищают его как могут. Да нет, с девочкой явная липа…

— Сокорутов приезжал?

— Нет, не приезжал. Платонов был.

— А какова твоя лично позиция в этом деле?

— Да никакая… Я-то тут при чём?

— Ишь ты… Парторганизация у вас со школой общая? Школа не чья-нибудь, а посреди твоего колхоза? Это ведь твоя школа, председатель!

Однако Кардашевский и бровью не повёл. Он не лезет в эту грязь и лезть не собирается. Председателю с одними бы колхозными делами с ума не свихнуться! Привыкли на председателя всё сваливать — и детские ясли, и школы, и уход за кладбищами!

— А я, Алексей Прокопьевич, не школьный специалист и не судебный следователь…

— Председатель — да, он только за свой колхоз отвечает. А коммунист? «За Россию, за народ и за всё на свете». Как сказал поэт… Между прочим, исключительно верно сказано!