Без аккомпанемента

Я замечала, что, пытаясь отгородиться от мыслей о разных посторонних вещах, я все больше изолировала себя от эпохи, в которую жила. Хотя, даже если это так, ну и черт с ним! В конце концов не может же человек и день и ночь только и делать, что размышлять об окружающем его мире. Когда-то приходится погружаться в обыденность. Порой я представляла, как, погрузившись в эту самую обыденность, я мягко качаюсь на волнах, подобно утопленнику, и сама же посмеивалась над собственными фантазиями. Представлять себя утопленницей было на удивление приятно. Волны были бурными и порой холодными, но труп ведь ничего не ощущает. Он только ждет, когда его, фиолетового и распухшего, прибьет к какому-нибудь незнакомому берегу.

Большую часть времени в будние дни я проводила, передвигаясь между домом тетки и подготовительными курсами. При этом, насколько я помню, с Ватару мы тогда тоже встречались почти каждый день, но как мне удавалось выкраивать время для этих свиданий — ума не приложу. По всей видимости мы каким-то образом связывались и назначали встречи после окончания моих курсов в парке или в кафе, чтобы побыть вместе пусть даже непродолжительное время.

После того инцидента с Юноскэ я стала реже заходить в чайный домик в Китаяме, но, как правило, пару воскресений в месяц все же проводила там. В домике постоянно торчала Эма, поэтому нам с Ватару никогда не удавалось остаться наедине.

Когда мы хотели побыть вдвоем, то оставляли Эму и Юноскэ, а сами шли в маленькую почасовую гостиничку для влюбленных пар, расположенную в районе Какёин. Гостиничка была чистая, с миниатюрными уютными комнатками и очень тихая. Там мы проводили около двух часов во взаимных ласках и занятиях сексом.

Как же счастлива была я тогда! Пусть это время пролетело мимолетной вспышкой фейерверка, но никогда после «периода влюбленности в Ватару» я уже не чувствовала себя такой счастливой, потому что тогда мне казалось, что Ватару окончательно отдалился от Сэцуко и Юноскэ и теперь в его жизни есть только я.

Лежа на сыроватом матрасе в гостиничной комнате, Ватару задавал мне множество вопросов. Он начинал расспрашивать о моем детстве, о начальной школе, об отце и матери, о сестре… потом его вопросы становились более глубокими и конкретными, и в конце концов мы переходили на историю моей жизни в целом. Забыв о времени, я отвечала на каждый его вопрос. Мне было приятно, что меня кто-то о чем-то спрашивает. Неважно о чем. От одной лишь мысли, что взгляд Ватару сейчас обращен только на меня, по моему телу пробегала счастливая дрожь.

Много позже я не раз задумывалась, что на самом деле чувствовал тогда Ватару, обнимая меня, приставая ко мне с расспросами и предаваясь безудержному веселью? Как бы то ни было, вел он себя очень естественно и очень страстно. Даже если забыть, что я была всего лишь восемнадцатилетней девочкой, я все равно и вообразить не могла, что после того, как Ватару сжимал меня в объятьях, после того, как он снова и снова засыпал меня вопросами, желая узнать меня всю до мелочей, после того, как он целовал меня и счастливо улыбался, — что после всего этого, оставшись в одиночестве, он мучился душевной болью, не зная, что ему делать дальше, и до крови кусал себе губы.

Но только ли моя восемнадцатилетняя неопытность виновата в том, что я не могла ничего разглядеть? Думаю, дело не в этом. Если бы на моем месте была женщина, которая спала с тысячью разных мужчин и тысячу раз влюблялась, даже она, встречаясь с Ватару, вряд ли поняла бы, что это всего лишь умелый спектакль.

Несметное количество раз я говорила ему нелестные вещи о Юноскэ. Называла того странным и неискренним человеком, и просто мерзким вуайеристом. И даже говорила, что в Юноскэ есть что-то такое, из-за чего ему сложно доверять, и я не понимаю, почему Ватару считает его своим лучшим другом.

При этом Ватару старательно поддакивал, а иногда даже приводил в пример эпизоды, которые подтверждали мою критику. Один раз он признался, что Юноскэ определенно не из тех друзей, с которыми чувствуешь себя легко и свободно. Сейчас я понимаю, что скорее всего в эти моменты он тоже играл, но тогда я твердо верила, что на самом деле в глубине души Ватару недолюбливает Юноскэ, и поэтому столь охотно соглашается со всеми неприятными словами в его адрес. Его поведение льстило моему дурному самолюбию, и с каждым днем мои нападки на Юноскэ становились все более резкими.

Юноскэ же, по крайней мере внешне, продолжал общаться со мной как ни в чем не бывало. Я настолько не ощущала никаких изменений, что порой сомневалась, не привиделось ли мне все в тот день, когда валил снег.

Он по-прежнему что-то рассказывал своим сухим, немного циничным тоном, был в меру обходителен с Эмой, когда та начинала простодушно ластиться и прижиматься к нему, то замыкался в угрюмом молчании, так что никто не мог догадаться, что у него на уме, а то вдруг выдавал какую-нибудь скабрезную шутку и сам же громче всех над ней хохотал.