Без аккомпанемента

Свободной рукой я подобрала с пола кофту и, скомкав, прижала ее к груди. Мне не потребовалось много усилий, чтобы узнать этот голос.

Ради приличия недолго посмеявшись, Юноскэ сказал:

— У тебя сегодня день рождения? Поздравляю!

— Спасибо, — ответила я.

— Ну и как? Какие ощущения в восемнадцать лет?

— Только то, что мне уже исполнилось целых восемнадцать, — я вспомнила, что стою в одном белье и фальшиво засмеялась. — Я еще в начальной школе думала, что умру, когда мне стукнет двадцать. Так что еще два года.

— А когда тебе исполнится двадцать, ты решишь умереть в тридцать. А наступит тридцать, и ты непременно захочешь жить долго-долго.

— Да, наверное, так и будет, — я снова рассмеялась визгливым смехом.

Между нами повисло недолгое молчание. Затем Юноскэ нарочито прокашлялся и спросил:

— Ватару у тебя?

— Да.

— Ты не могла бы позвать его к телефону? С Сэцуко-сан случилась ужасная беда.

— Что такое?

Юноскэ снова ненадолго замолчал.

— Она попала в больницу.

— Что?!

— Только что принесли телеграмму для Ватару от Араки-сан. В общем… похоже, она пыталась покончить с собой.

Второпях что-то ответив, я выпустила из рук трубку и, пробежав по коридору, влетела в свою комнату. Ватару, словно громоздкая черная тень, свернувшись калачиком, лежал на кровати. Как только я сказала ему, что Сэцуко попала в больницу, он в мгновение ока вскочил на ноги и помчался к телефону.

Закончив говорить с Юноскэ, он спросил меня, можно ли ему позвонить в Токио. Отказать я не могла. Ватару набрал номер больницы, продиктованный Юноскэ, вызвал Араки, который находился рядом с Сэцуко, и долго с ним разговаривал. В гостиной было не натоплено, и от неподвижного стояния можно было промерзнуть до костей. Ватару говорил только два слова: «да» или «понятно». Эти слова, как обледеневшие кубики, россыпью раскатывались по холодной комнате.

Положив трубку, Ватару обернулся ко мне. На уголках его губ играла судорожная усмешка.

— Прости меня, Кёко.

— Ты поедешь туда? — пряча вскипающую досаду, спросила я. — В Токио?

— Нет, не поеду, — ответил Ватару. — Там есть Араки-сан, да и похоже, что ей уже лучше.

Я ничего не спрашивала ни о причине поступка Сэцуко, ни о том, каким способом она хотела свести счеты с жизнью. Стоя в промерзшей гостиной, Ватару легонько прижал меня к своей груди и еще раз повторил:

— Прости. Мне нужно вернуться назад, в Китаяму.

— Хорошо, — сказала я. — Не беспокойся обо мне.

— В следующий раз мы непременно отпразднуем твой день рождения заново. Где-нибудь в хорошем ресторане или вроде того.

— Ладно, — прохладным тоном ответила я, высвобождаясь из его объятий.

После ухода Ватару я отправилась на кухню, тщательно вымыла чайные чашки, вытерла их посудным полотенцем и поставила обратно в шкаф со стеклянными дверцами. Вернувшись в комнату, я поправила покрывало на кровати, открыла окно, чтобы выветрить запах сигарет, а потом вышла в сад и покормила Могу. Когда песик с необычайной живостью расправился с рисом, залитым супом мисо, в котором плавала куриная печенка, я посадила его на привязь в сарайчике и снова вернулась в свою комнату.

Не зажигая свет, я закурила сигарету и начала слушать полученную в подарок от Ватару «Патетическую симфонию». Прослушав каждую сторону пластинки по два раза, я забралась в кровать и немножко всплакнула.

7

В конце года Сэцуко со своим возлюбленным Араки приехала в Сэндай. Араки сам посоветовал ей пожить в родительском доме для восстановления сил. Сэцуко последовала этому совету и тем самым фактически поставила точку в их отношениях.

Мы с Ватару отправились встречать их на вокзал. Сэцуко привезла с собой саквояж, битком набитый разными вещами, и четыре больших бумажных пакета, причем нес все это Араки, а у самой Сэцуко в руках не было ничего, кроме дамской сумочки. Сдав багаж в камеру хранения, мы прямо с вокзала отправились в близлежащую кафешку.

По моим подсчетам, это была наша четвертая встреча с Сэцуко. Она улыбнулась мне с таким выражением лица, будто в ее жизни теперь осталась одна пустота, и представила мне своего спутника: «Мой друг Араки-сан».

Мужчина с очками в черной оправе повернулся ко мне и, слегка склонив голову, произнес: «Очень приятно». У него были правильные черты лица, но в целом он производил впечатление довольно самоуверенного и нахального типа. На нем был надет темно-синий пиджак, который, по всей видимости, являлся его единственной выходной одеждой, и если бы не перхоть, просвечивающая в матовых, зачесанных на косой пробор волосах, он вполне мог бы сойти за многообещающего бизнесмена.