Без черемухи

   У меня тоже дрожали руки, и билось до темноты в глазах сердце. Но было точно два каких-то враждебных настроения: одно выражалось в волнении и замирании сердца от сознания, что мы одни с ним в комнате и сюда никто не придет, другое -- в сознании, что все не так: и его воровски поспешный шепот, и жадная торопливость, и потеря обычного вызывающего спокойствия и самообладания. Как будто он думал только об одном, чтобы у_с_п_е_т_ь до прихода товарищей. А при малейшем упорстве с моей стороны у него мелькало нетерпеливое раздражение.

   Мы, женщины, даже при наличности любви, не можем относиться слишком прямолинейно к ф_а_к_т_у. Для нас факт всегда на последнем месте, а на первом -- увлечение самим человеком, его умом, его талантом, его душой, его нежностью. Мы всегда хотим сначала слияния не физического порядка, а какого-то другого. Когда же этого нет и женщина все-таки уступает, подчинившись случайному угару голой чувственности, тогда вместо полноты и счастья чувствуется отвращение к себе. Точно ощущение какого-то падения и острая неприязнь к мужчине, как нечуткому человеку, который заставил испытать неприятное, омерзительное ощущение чего-то нечистого, отчего он сам после этого становится противен, как участник в этом нечистом, как причина его.

   Мне все уже мешало, и непокрытые постели, и яичная скорлупа на окнах, и грязь, и его изменившийся вид, и уже отчетливое сознание, что все это происходит не так, как следовало бы.

   -- Я не могу здесь оставаться!..-- сказала я почти со слезами.

   -- Что же тебе нужно? Хорошая обстановка? Поэзии не хватает? Так я не барон какой-нибудь...-- ответил он уже с прорвавшейся досадой и раздражением.

   Очевидно, мое лицо изменилось от этого его окрика, потому что он сейчас же торопливо, как бы стараясь сгладить впечатление, прибавил:

   -- Ну, будет тебе, что, правда... скоро могут прийти.

   Нужно было решительно уйти. Но во мне, так же, как и в нем, было то противное чувство голого желания от сознания того, что мы одни с ним в комнате. И я, обманывая себя, не уходила, точно я ждала, что что-то может перемениться...

   -- Постой, я тебе сейчас устрою поэзию,-- сказал он и погасил лампу.

   От этого, правда, стало лучше, потому что не бросались в глаза постели, бутылки из-под постного масла и окурки на полу.

   Я подошла к окну и с бьющимся сердцем и ничего не видящими глазами стала к нему спиной. За моей спиной было молчание, как будто он не знал, что ему делать. Сердце у меня так билось, что отдавалось в ушах, и я с напряжением и волнением ждала чего-то.

   Наконец он подошел ко мне, остановился сзади, обнял мою шею рукой и остановился, очевидно, глядя тоже в окно. Не оборачиваясь, я не могла видеть направление его взгляда. Я была благодарна ему за то, что он обнял меня. Мне хотелось долго, долго стоять так, чувствуя на своей шее его руку.

   А он уже начинал выражать нетерпение.

   -- Ну что же, ты так и будешь стоять здесь? -- говорил он, очевидно, думая о том, что скоро могут вернуться товарищи, а я без толку стою у окна.

   И он потянул меня за руку по направлению к постели.

   Но я испуганно отстранилась.

   -- Ну, будет, ну, пойдем сюда, сядем.

   Я стояла по-прежнему спиной к нему и отрицательно трясла головой при его попытках отвести меня от окна.

   Он отошел от меня. Несколько времени мы молчали. Я стояла, не обертываясь, и с замиранием сердца ждала, что он поцелует меня сзади в шею или в плечо. Но он не поцеловал, а, подойдя, еще настойчивее и нетерпеливее тянул меня от окна.

   -- Ну, чего вы хотите? -- сказала я, сделав шаг в том направлении, куда он тянул меня за руку. Я спросила это безотчетно, как бы словами желая отвлечь свое и его внимание от того, что я сделала шаг в том направлении, куда он хотел.

   -- Ничего не хочу, просто сядем здесь вместо того, чтобы стоять.

   Я остановилась и молча смотрела в полумраке пустой комнаты на его блестевшие глаза, на пересохшие губы.

   Этой голой ободранной комнаты я сейчас не видела благодаря темноте. Я могла вообразить, что мое первое счастье посетило меня в обстановке, достойной этого счастья. Но мне нужна была ч_е_л_о_в_е_ч_е_с_к_а_я нежность и человеческая ласка. Мне нужно было перестать его чувствовать чужим и почувствовать своим родным, близким. Тогда бы и все сразу стало близким и возможным.

   Я закрыла лицо руками и стояла несколько времени неподвижно.

   Он, казалось, был в нерешительности, потом вдруг сказал:

   -- Ну, что разговаривать, только время терять...

   Я почувствовала обиду от этих слов и сделала шаг от него. Но он решительно и раздраженно схватил меня за руку, сказав:

   -- Что, в самом деле, какого черта антимонию разводить!..

   И я почувствовала, что он быстро схватил меня на руки и положил на крайнюю, растрепанную постель. Мне показалось, что он мог бы положить меня и не на свою постель, а на ту, какая подвернется. Я забилась, стала отрывать его руки, порываться встать, но было уже поздно.

   Когда мы встали, он прежде всего зажег лампу.

   -- Не надо огня! -- крикнула я с болью и испугом.