Без чувств, без эмоций, выжить (СИ)

— Дени, твой кофе. — Толкает меня вбок. Ну, не клеилось в моём сознании обращение «Дени».

— Спасибо, дорого́й.

— Вы совсем не выпиваете? — Улыбается полуголый парень за стойкой. Ну, что за приставучий бармен.

— Мы давно путешествуем и уже перебор с алкоголем.

— Где были? — Отворачиваю взгляд от бармена, чтобы не нахамить.

— Много где. — Отмахнулся Альфред. — У нас медовый месяц.

— Вы же три года вместе?

Чувак, ты что дознаватель миграционной службы?

— Да, три года. — И тут Альфред умолк, деля глоток. Оказывается, пить ему особо нельзя. Он добрый оборотень. Выпивающие люди, это своеобразные алкогольные оборотни. Есть злые, те, что звереют и пытаются влезть в драку, а ещё есть добрые которые болтают без умолку и готовы снять последнюю рубашку. Так, вот Альфред добрый алко-оборотень.

— Три с половиной. Года. Вместе. Произношу отрывисто, не скрывая недовольства разговором, — но поженились три недели назад. Ещё неделю на Балканах и домой.

— А откуда вы? — Тут же выпалил бармен, а я чуть не выпалил:

А может, ты заткнёшься?

Но сдержался и выплюнул, одну из толерантных к гей бракам страну:

— Бельгия. — Кивнул Альфред.

— Брюссель?

— Брюгге.

Впрочем, я и знал лишь два города в Бельгии: Брюссель и Брюгге.

— Я был там. У вас потрясающие мидии. — Улыбнулся бармен.

— А ещё потрясающие парни. — И Альфред обнял меня за плечи.

— Двойной эспрессо, пожалуйста. — Кивнул бармену. И не припомнив, как представился Альфред, извернулся. — Пей дорого́й, впереди долгая ночь.

— Спасибо дорого́й.

Мы ушли от барной стойки и возвращались лишь по необходимости, то воды, то кофе, то тоник без виски.

К часу клуб был уже полон настолько, что даже дышать стало тяжело. Воздух был прямо раскалённым и густым, словно осязаемым. Помимо выпитого, мы ещё успели потанцевать, хотя после полуночи, это было скорее лёгкими вибрациями в толпе с ежесекундным столкновением. Но мы терпели и ждал.

Дождались.

Часы уже просигналили начало второго часа ночи. В клуб вошла небольшая группа, человек пять-шесть. Среди них было два взрослых мужчины и молодые мальчишки, которые хоть и держались весьма напыщенно, явно не переступили рубеж двадцати трёх лет, и социальный статус застрял где-то на уровне колледжа в лучшем случае.

— Это он. — Выдавил на русском, тут же ретировавшись, заговорил шёпотом и на английском. Альфред склонился ко мне и всматривался в толпу.

— Этот? Который в рубашке?

— Нет, в чёрном бархатном пиджаке.

Я не видел его больше двух лет, но узна́ю с той же точностью, как узна́ю собственное отражение в зеркале.

Группа расположилась за столиком на возвышении, явно обозревая лишь затылки. Вовремя поняв, что могу оказаться обнаруженным, отвернулся. Альфред то и дело передавал мне всё, что там происходило. После воды, кофе и тоника, парень совсем протрезвел, вернувшись к своему привычному образу.

— Мне кажется, ты ненавидишь его. — Шепнул он.

— Тебе не кажется.

— Он твой бывший?

— Нет.

— Он обидел тебя?

— Он наша цель. Это он. Это у него. — Я замолчал.

— Молчи. — В тот же момент зашипел он. — Я закажу выпить.

— Что-нибудь с абсентом.

— Алкоголь?

Кивнул.

Мы выпили по два бокала и уже вроде собирались уходить, когда наш «субъект», устремился, в нашу сторону. Вот он уже спустился по ступенькам и вступив на площадку, смотря под ноги. Он в трёх метрах от меня, мы почти на одной линии, словно в замедленной съёмке, я вижу, как он поднимает лицо. Мои бока больно сжимает, в моё лицо упирается чей-то лоб, я вижу глаза на расстоянии сантиметра, мои губы раздвигаются в настойчивом порыве, и язык соприкасается с языком. Альфред запрокидывает меня, нависая сверху. Что же он делает?

Всё это происходит секунды, которые объёмом растянулись в длительную схватку. Внутри всё бурлит и нарастает волной того самого невнятного жара. Это гнев? Это возбуждение? Это ненависть? Это удивление? Трудно разобрать эмоции. Просто борьба.

Когда он возвращает меня в вертикальное положение, кто-то улюлюкает рядом, кто-то ухмыляется и даже возмущается, а я вижу спину удаляющегося человека в чёрном бархатном пиджаке, не замечая того, что чей-то язык продолжает орудовать в моей ротовой полости.

— Что ты творишь? Альфред?

— А вдруг он тебя узнает? Я должен…

Теперь мне пришлось прибегнуть к тому же приёму, потому что «субъект» развернулся и махал рукой ожидающим его. Теперь наш поцелуй длился минут десять, потому что он то и дело оглядывался. Мило побеседовав с тем самым болтливым барменом, выкурил две сигареты и вооружившись больши́м бокалом бурого коктейля, скорее всего, Лонг-Айленд; он всегда любил крепкий алкоголь и примитивные напитки; мужик в бархатном пиджаке вернулся к своей компании. А за тем самым столом, куда он вернулся, уже сидел кучерявый. Не тот, что целовал меня всё это время, а тот, что режиссёр, француз, которого мы прозвали «кучерявый». Француз был один, его мальчишки не было. Что облегчало мне задачу. Оливер был таким алкашом, что порой едва ли различал предметы, не то, что уж лица.