Без дна

«Не убивайтесь так, милостивый государь (мне на ум пришло более нежное слово, но я сдержалась), что Вы не можете меня утешить. Да, мы устали, чувствуем себя одинокими и разочарованными, оторвались от всего, так позволим же нашим душам тихо переговариваться, пусть даже не вполголоса, а шепотом, как я обращалась к Вам сегодня ночью, потому что мысль моя упрямо следует за Вами…»

— Еще четыре страницы в том же духе, — пробормотал он, перебирая листы, — вот эта, пожалуй, будет получше…

«Сегодня вечером, мой далекий друг, я позволю себе только несколько строк. Я провела ужасный день, нервы мои на пределе, мне стоило немалых трудов, чтобы не закричать от боли, а всему причиной пустяки, которые повторяются сто раз на дню: хлопнет дверь или с улицы донесется грубый, резкий голос. А ведь обычно мне эта проза жизни абсолютно безразлична — гори все огнем, я и с места не сдвинусь. Послать ли Вам эти смешные стенания? Ах, о своей боли лучше помалкивать тому, кто лишен дара облачать ее в пышные одежды искусства, воплощать в литературное или музыкальное произведение, омытое чистыми слезами тайной муки.

Совсем тихо я говорю вам “добрый вечер”. Как и в первый день, меня мучает желание узнать Вас поближе, но я запрещаю себе касаться этой мечты из опасения, что она растает, растворится в воздухе. Вы тогда правильно написали “бедные”! Да, мы и правда бедные, несчастные боязливые души, которых пугает любая действительность, и они не знают, выдержит ли их симпатия встречу с тем или с той, кто ее вызвал. Пусть так, однако я должна признаться — хотя нет… Угадайте, если сможете, и простите мне это банальное письмо или, вернее, читайте между строк; может, так Вы лучше узнаете мое сердце и многое из того, что я утаиваю.

Ну и глупое письмо, все о себе да о себе. Разве можно догадаться, что я думала только о Вас, когда его писала?»

«До сих пор еще ничего, — подумал Дюрталь. — Эта женщина по крайней мере занятна. А какие странные чернила! — Он поглядел на зеленоватые, словно выцветшие, бледные буквы и поковырял ногтем прилипшую к ним пудру, которая напоминала рисовую, но с запахом гелиотропа. — Наверное, блондинка, — решил он, присматриваясь к цвету пудры, — пудра рашель брюнеткам не идет. Здесь, однако, я все напортил. Не знаю, что на меня нашло, но я послал ей еще более витиеватое и более настойчивое письмо. В своем одиночестве я распалил сам себя, раззадорил ее и в результате получил новое послание».

«Что мне делать? Я не желаю ни видеть Вас, ни бороться с безумным желанием встретиться с Вами, а оно становится все сильнее. Вчера вечером у меня с губ сорвалось Ваше имя, вот уже который день сжигавшее мою душу. Мой муж, кстати, один из Ваших почитателей, был слегка уязвлен. Поглощенная мыслями о Вас, я вся дрожала, как в ознобе, с которым невозможно совладать. Один из наших общих друзей — зачем скрывать, мы с Вами знакомы, вернее, виделись в обществе — пришел и заявил, что искренне преклоняется перед Вашим талантом. Я так разволновалась, не знаю, что бы со мной стало, но тут кто-то, сам того не желая, пришел мне на подмогу, упомянув имя одного комичного человека, о котором я не могу слышать без смеха. Прощайте, Вы правы, я все твержу, что не хочу писать Вам, а сама пишу.

Я принадлежу Вам в своих мечтах, но не могу стать Вашей в реальности, не разбив жизни нам обоим».

После его пылкого ответа горничная прибежала с новым письмом.

«Если бы не этот страх и смятение — признайтесь, Вы ведь тоже боитесь, — я прилетела бы к Вам на крыльях. Вы и не догадываетесь, как часто я докучаю Вам своими разговорами. Право же, в иные часы своей печальной жизни я словно схожу с ума. Посудите сами. Всю ночь я рыдала в отчаянии и иступленно звала Вас. Утром ко мне в комнату вошел муж. С красными от бессонницы глазами я вдруг захохотала, как безумная, потом, взяв себя в руки, спросила: “Что бы вы сказали о человеке, который на вопрос о его занятиях отвечает: я домашний суккуб”. — “Ах, дорогая, вы очень экзальтированны”, — ответил он. “Сильнее, чем вы думаете”, — отрезала я раздраженно. Впрочем, о чем это я, мой бедный друг. Вы ведь тоже в таком состоянии. Ваше письмо взволновало меня, хотя Вы ополчились на свое страдание с таким неистовством, которое порадовало мою плоть, но несколько охладило душу. И все же, если бы наши мечты сбылись!

Ах, одно-единственное слово, но оно должно прозвучать из Ваших уст. И не сомневайтесь, ни одно из Ваших писем не попадет в чужие руки».

«Да, тут уже не до шуток, — заключил Дюрталь, сложив письмо. — Эта женщина замужем за человеком, который, судя по всему, меня знает. Дело осложняется, но кто он, черт возьми?» Дюрталь тщетно перебирал в памяти те дома, в которые его когда-нибудь заносило, и не мог припомнить ни одной женщины, способной на подобные признания. «А этот упоминаемый в письме “общий друг”? Но у меня, кроме Дез Эрми, нет больше друзей. Надо будет спросить, кого он в последнее время посещал. Но Дез Эрми врач, он к стольким ходит, да и как объяснить ему, зачем мне это нужно?