Без гнева и пристрастия

— Существую я временно, и только для тебя.

— А твои горлохваты, которые меня скрутили? А болезненная девица? А охрана, что ходит по цепи кругом?

— Они исчезли, Ксения. Вернее, я для них исчез навсегда. Врач и санитары, нанятые втемную, поработали и разбежались по своим далеким городам, дева уже летит в самолете на свою постоянную работу в мадридском борделе. А охраны просто нет. Как там в стишках? «А мы с соседкой молодой совсем одни в пустой квартире…»

— Какой развитой! Даже Степана Щипачева читал!

— Не только Щипачева. Щипачев — дань томлению прыщавого отрочества.

— А далее исключительно Гумилев, Ахматова, Пастернак… Вместо того чтобы свою образованность показывать, принес бы ты мне мои джинсы, — бесцеремонно перебила Ксения. — Кстати, как мне тебя величать?

— Последнее время звался Георгием. Хочешь — зови Георгием.

— Не хочу. Хорошего человека таким именем зовут. А твоя предпоследняя кликуха?

— Жорка Сырцов и вправду хороший человек?

— Он до тебя скоро доберется, тогда и узнаешь. Так как же у нас обстоят дела с моими портками и твоим именем?

— Дела обстоят хорошо. Не хочешь Георгия — получай Дениса. А за портками вмиг слетаю.

— Лети, — согласно кивнула Ксения.

— Лечу. — Он, изображая растопыренными руками самолетик, виражом направился к массивной двери. Остановился и тоном инструктора растолковал: — Дверь электронная. Ключ только у меня и в недоступном для тебя месте. Но даже если ты как каратистка, пользуясь моей доверчивостью и симпатией к тебе, затемнишь меня и отыщешь первый ключ, знай: попадешь только в бетонированный предбанник, с шифром, который, опять же, знаю только я один.

Бесшумно растворился, скот. Ксения уронила голову на белые рукава, раскинутые по столу, и тихо заплакала. Опомнилась быстро: не хватало еще, чтобы этот прохиндей видел ее слезы. Демонстративно по-плебейски высморкалась в полу казенного одеяния, утерла глазки. И вовремя: прохиндей вернулся и швырнул прикид на диван.

— У вас тут стиральная машина есть? — спросила она.

— Все выстирано, высушено и отглажено, включая и твою любимую китайскую обувку.

— Ты еще и прачка, оказывается. Вроде как прислуга за все.

— Неправильная формулировка, я бы даже сказал, бездарная. Я — Фигаро, разлюбезная моя Ксения. Фигаро, умеющий все, успевающий все исполнить и побеждающий все, всех и всегда.

— Фигаро здесь, — вставая, сказала Ксения, — а я там.

Она подобрала с дивана свои вещички и направилась в ванную комнату. Когда вернулась, стол уже был накрыт. Действительно, Фигаро. На хорошей скатерти в изящном разбросе устроились тарелки-блюда с хорошей рыбой, свежайшим окороком, дорогим сыром, вазончики с икрой, оливками и корейской морковью. И, естественно, бутыли. Коньяк, виски, французское вино и прохладительные напитки.

Коньячок прохиндей уже разлил по пузатым рюмкам.

— Выпьешь самую малость? — спросил он, с нескрываемым удовольствием разглядывая Ксению — стильную, ладную, ловкую. Не дождавшись ответа на вопрос, задал другой: — Как это получается, Ксюха? Иная навертит на себя от Диора, Версаче, Протеллини, навешает бриллиантовых булыжников на миллионы и все равно — Клавка Черепицина из Зажопинска. А ты в джинсиках, легкой рубашонке, китайских тапочках — Клаудиа Шиффер из Парижа.

— Комплимент? — осведомилась Ксения.

— Я же говорил, я — комплиментщик. Но в данном случае абсолютно искренен. Так выпьешь коньячку-то?

— Пожалуй, — решила Ксения и поудобнее пристроилась к столу. — Может, наконец отойду от этой дряни, которой с вашей дружеской помощью нанюхалась.

Она ладонями погрела рюмку и медленно-медленно выцедила ее до дна.

— Не совсем аристократично, но… — с многоточием заметил он и махом опрокинул свою. Быстренько обсосав кус лососины (Ксения не закусывала), не прожевав, проглотил его и поинтересовался: — Полегчало?

— Пока не знаю.

— Теперь по второй. — Он разлил по рюмкам. — Тогда наверняка отпустит. И закусывай, закусывай!

— Который час? — вдруг спросила Ксения.

— У тебя же часы на руке! — удивился он и ответил: — Половина четвертого.

— Дня, ночи?

— Скорее, утра. Ты была в отключке, как и положено, ровно двенадцать часов. И давай, давай по второй!

Ксения повторила, подумала и передними зубами по-заячьи пожевала сырка. Откинулась на спинку стула и впервые посмотрела Денису-Георгию прямо в глаза.

— Надеешься на стокгольмский синдром?

— Это когда похитители и заложники проникаются друг к другу взаимной симпатией? — понял догадливый похититель. — Не сейчас, но со временем…

— И не надейся, сучонок.

— Ты действительно не боишься, Ксения? — серьезно спросил он.

— Боюсь. Но не за себя. Для чего вы похитили меня?

— Вот этого я тебе сказать никак не могу. Ну а за своих стариков не бойся. С ними ничего не случится.

— Если с ними ничего не случится, то многое чего случится с вами. Теперь второй вопрос, попроще: что вы собираетесь сделать со мной?

— Могу сказать, чего мы не собираемся делать с тобой. Тебя не будут бить, не будут пытать, тебя даже не изнасилуют. У меня одна забота — чтобы ты сидела здесь и чтобы никто не знал, что ты сидишь здесь.

— А дальше?