Без гнева и пристрастия

Они вошли в темную сень Большого Каменного, и тут же выскочили из-за опоры моста охранники: разговорчивый и тупой прихватил удавкой горло Казаряна, а сообразительный и молчаливый завел армянские руки за спину. Казарян хрипел, а говорливый восторженно предлагал:

— Босс, я ему голову набок — и сразу в Москву-реку. В общем, потерял сознание старичок и свалился с моста. И никаких концов, хозяин, никаких!

— Немедленно отпустите, идиоты, — тихо приказал Юрий Егорович, но так тихо, что у лихих бойцов бессильно опустились безжалостные руки. Казарян, обеими руками держась за горло, прислонился к граниту опоры. Дышал с трудом и со свистом. Банкир подошел к нему и извинился всерьез: — Прошу простить меня, Роман Суренович, за то, что мне служит такое тупое зверье. Оказывается, эти скоты из бывшей «девятки» ничего не умеют. Ни кольцо вашего охватного наблюдения, ни даже тех двух, которые сопровождают вас сегодня, не соизволили заметить.

Оклемался кинорежиссер. С любопытствующим прищуром осмотрел старательных телохранителей и определил:

— Что ты от них хочешь? Старая школа безнаказанности. А сейчас им уже за сорок, ручки-ножки одрябли, головки окончательно ослабли. Гони ты их к чертовой бабушке, Юра.

— Что и незамедлительно сделаю, — пообещал банкир Казаряну, а бойцов уведомил: — Вы уволены с настоящей минуты. Оружие сдадите на посту старшему.

…Знаменитое шоссе беззвучный «паккард» проглотил в немногие минуты. В полыхании всевидящих неумолимых фар почти сплошной кремлевской стеной объявились бесконечные ограды, за которыми в виллах-замках обитали сильные мира сего. И Юрий Егорович был из сильненьких: узорные чугунного литья (не хуже, чем у других) ворота бесшумно раздвинулись перед носом его кабриолета. По аллее к парадному входу, где уже ждал, радостно улыбаясь, крутой мужичок — не то дворецкий, не то ресторанный вышибала по виду. Не отвечая на восторженные приветствия дворецкого-вышибалы, Юрий Егорович проследовал в громадную гостиную-зал и, задрав голову, громким криком объявил второму этажу:

— Наталья, я приехал!

И устало упал в обширное драгоценное кресло. Откинул голову, разбросал руки, закрыл глаза. Хотел покоя. Но, понятное дело, покой нам только снится. А он еще не спал. Хорошо поставленное сопрано спросило сверху с неуважением:

— Орать-то зачем?

Юрий Егорович поднял глаза, чтобы увидеть неотразимую свою супругу — кинозвезду, стоявшую на галерее в очаровательном дезабилье, и ответил исчерпывающе:

— Чтобы любовник услышал. И скрылся незаметно.

Никак не отреагировала на дерзкий выпад Наталья. Поинтересовалась только:

— Ты же в городе собирался заночевать.

— Передумал.

— Жрать хочешь?

— Не знаю. — Юрий Егорович растер ладонями лицо. — А впрочем, пришли во флигель чего-нибудь полегче. Я там переночую. Дела кое-какие пересмотреть надо.

— Люську прислать?

— Кроме Люськи, у тебя кто-нибудь в наличии имеется?

— А у тебя, кроме Люськи, кто-нибудь в наличии имеется? — эхом откликнулась она.

Он прошел через двухгектарный участок по плиточной дорожке к малому шале, что приткнулся к крепостной стене соседнего участка. И здесь его встретил вездесущий дворецкий-вышибала, который, распахнув дверь, преданным лицом указывал хозяину на разгоравшийся в камине огонь.

— Спасибо, Сергун, — поблагодарил Юрий Егорович. — Можешь отдыхать, заслужил.

Сергун безмолвно поклонился и исчез. И здесь роскошное кресло. Юрий Егорович устроился поудобнее и стал рассматривать кумачовые квадратики нагоревших под хорошей тягой березовых полешек. Почти бесшумно, но так, чтобы было слышно, явились дробно ласковые женские шаги.

— Юрий Егорович, за столом или здесь, прямо на журнальном? — журчаше и как бы испуганно осведомился голосок с заметным налетом суржика.

— Здесь, — не оборачиваясь, решил Юрий Егорович.

Свежая, ладная, распахнутая ко всем неожиданностям жизни Люська, ставя со спины доброго барина поднос на журнальный столик, нежно зацепила пиджачное плечо твердой грудкой. Не оборачиваясь, он левой рукой за талию усадил ее на подлокотник кресла, а правой стал расстегивать пуговицы халатика-униформы. Люська была в боевой готовности: под халатиком голое тельце. Она прижалась щекой к его затылку и жарко дышала ему в ухо. Правая рука, ощупывая все на своем пути, спускалась все ниже и добралась до упругой раздвоенности. Люська поспешно и вроде как в охотку страстно застонала. Начатое действо уже завлекало и отвлекало от дела. Дежурно поцеловав ближний Люськин сосок, Юрий Егорович сказал с сожалением:

— Не сейчас, Люсенька.

— А когда? — надув обиженные губки, спросила она.

— Приходи через часок, ладно? — определил время он, но тут же добавил: — Но не раньше.