Без ярлыков. Женский взгляд на лидерство и успех

Мы сели за стол во дворе, и она, несмотря на мой возраст, налила мне холодного розе[6]. Одним из особых блюд в этой части Франции был козий сыр. Отец впервые дал мне попробовать его в Сент-Луисе, но тот сыр, который я ела под конец этого первого ужина, был совсем другим. На столе лежало три маленьких круглых диска. У самого большого была темная морщинистая кожица, второй – меньшего размера и более гладкий – был покрыт серой пылью, а третий, самый маленький, выглядел твердым, неровным и почти черным. Доминик уговорила меня начать с первого, самого мягкого, чтобы затем как следует распробовать остальные.

– Чем тверже сыр, тем острее на вкус, – объяснила она.

Судя по всему, во Франции существовали весьма строгие правила употребления козьего сыра – в каком порядке есть и как наслаждаться каждым оттенком вкуса. Начинать нужно с наименее острого, чтобы не перегружать вкусовые рецепторы и постепенно распробовать все достоинства самого выдержанного сыра. С силой нажимая на нож, я отрезала кусок «самого мягкого» сыра. Затем постаралась намазать его, как арахисовое масло, на багет, но нежный мякиш, mie (в какой еще культуре найдется отдельное слово для внутренней части хлеба?), просто скатался в маленькие шарики. Я смотрела, как Доминик аккуратно отрезает ровный треугольный ломтик кроттена[7], ловко укладывает его на багет и почти одновременно откусывает и делает долгий глоток вина. Сама она попробовала таким образом каждый сыр, но сказала, что мне необязательно есть самый острый из них… пока. Впрочем, даже от «самого мягкого» у меня во рту уже все пело. Еще до того, как поднесла свой помятый кусочек к губам, я почувствовала, как в носу щекочет от резкого запаха пепла, исходившего от выдержанного кроттена. Стоило сыру очутиться у меня на языке, и я поняла, что больше никогда не прикоснусь к американской версии. Твердая и кремовая текстура заставляла снова и снова проводить языком по нёбу, смакуя каждое мгновение вкуса, а мои рецепторы просто взорвались. Вскоре я узнала, что этот ритуал – медленно, с удовольствием, впитывая до последней капли – олицетворяет французское отношение к красоте.

Затем пришло время ехать на пляж. Я побежала в свою комнату, схватила купальник, шорты и футболку и вернулась к авто. У Доминик был ситроен модели 2DS, длинный и гладкий: когда она заводила двигатель, машина, казалось, слегка приподнималась в воздух и парила над дорогой, как летающая тарелка, готовая к старту. И мы полетели по проселочной дороге на Националь (гораздо более быстрое двух-четырехполосное шоссе), а затем на автотрассу, и все это время Доминик без умолку болтала и задавала множество вопросов о семье, а я путалась с односложными ответами. Пока не попала сюда, я считала, что довольно хорошо говорю по-французски, однако Доминик все время повторяла одно выражение, которое я просто не могла понять, – mon fang[8]. У нее болел зуб? Почему она так часто об этом упоминала? И как это связано с тем, сколько у меня братьев и сестер? Мой французско-американский словарь оказался совершенно бесполезен.

Мы ехали намного дольше, чем я предполагала. Быстро сгущались сумерки. Я гадала, успеем ли мы хоть раз окунуться, когда доберемся до пляжа. Море проблеснуло между чудовищно уродливыми, нависающими над берегом высотными зданиями в Ла Гранд-Мот. Когда мы повернули за угол огромного, как пирамида, жилого дома, я подумала: неужели утонченная культура, в которой существует множество сортов козьего сыра, а на обеденный стол для двоих ставят свежие полевые цветы, может порождать и такие вещи? Это было совсем не похоже на фотографии Французской Ривьеры в школьных учебниках.

Мы втиснули машину на переполненную стоянку и двинулись сквозь толпу отдыхающих. Доминик с гордостью указала на наш «фургон» – белый трейлер с собственным навесом. В этот момент я вдруг поняла, что мы собираемся остаться здесь на все выходные. Все выходные! А я взяла с собой только футболку и шорты. Ни зубной щетки, ни ночной рубашки, ни даже лишней пары белья. Я неловко попыталась объяснить все это, но Доминик вдруг обняла высокого, стройного и изящного юношу и сказала:

– Voil`a Arthur, ton petit fr`ere (Это Артур, твой маленький брат).

Он смущенно улыбнулся и грациозно приветствовал меня тремя поцелуями с примесью соли и песка. Затем подошел еще один молодой человек, пониже ростом, такой же стройный, но с порослью на груди и, судя по его виду, не брившийся уже несколько дней.

– Et ce bel homme s’appelle Lucas (А этого красавца зовут Люка), – объявила Доминик, сияя от гордости. Люка прихватил свои вьющиеся длинные волосы в хвост на затылке, наклонился и, в свою очередь, одарил меня тремя колючими поцелуями. Эти двое молодых людей были моими новыми французскими «братьями».