Без купюр

“Камень” был началом, и после него из Энн-Арбора в разные страны мира, и в особенности в Советский Союз, было отправлено около миллиона книг русской литературы и литературы о ней. Читателям Мандельштама, Ахматовой, Гумилева, Платонова, Эрдмана, Булгакова, Набокова, Бродского, Соколова, Битова, Искандера, Аксенова и десятков других благодарить за это надо как будто бы лишенную всякой власти старую даму с Черемушкинской улицы: она была катализатором многих событий в нашей жизни, ее память – мостом между двумя эпохами, и она открыла нам глаза на многие особенности России.

Во время первой Московской книжной ярмарки в сентябре 1977 года мы несколько раз бывали у Н. М. Ярмарка отличалась непривычной открытостью – результат разрядки. Наш стенд посетили даже Войнович и Копелев, тогда уже гонимые. Конфисковано было всего книг сорок, хотя все нью-йоркские издатели цензурировали себя заранее – это был хороший знак. (Почти все удивлялись, что нас тоже допустили.)

По случаю ярмарки американское посольство устроило для издателей и их гостей прием в доме Мерилин Джонсон, дипломата с серьезным интересом к культуре. Нам предложили привести гостей, и мы подумали, что надо пригласить Н. М., просто из принципа. Мы сомневались, что она согласится, – за все годы нашего знакомства мы вытащили ее из дому всего раз. Однако мы ее спросили, подробно объяснив характер мероприятия, и сказали, что, на наш взгляд, будет хорошо, если она появится – и собственной персоной, и как представительница О. М. и вообще подлинной русской культуры. Во время этого разговора она лежала в постели, но, к нашему удивлению, сказала, что пойдет с удовольствием.

Мы знали, что Копелевы тоже будут на приеме, и поэтому немного тревожились. Хотя мы познакомились с ними у Н. М., после публикации “Второй книги” они, как и многие, перестали ее посещать и с ней разговаривать. (Лев даже хотел потолковать со мной насчет моей печатной “защиты” Н. М., но Рая отнеслась к нашим чувствам с бóльшим пониманием и не дала поднять эту тему.) Мы не знали, кто еще там будет из писателей, обидевшихся на Н. М. за книги или обиженных лично.

В день приема мы позвонили ей, чтобы узнать, не передумала ли она, – она не передумала. Мы обещали за ней заехать. Получилось так, что машину предоставил Василий Аксенов. Он привез нас на Черемушкинскую, мы пересекли трамвайные пути, подъехали к ее дому с тыла и вдвоем пошли за ней. Я позвонил в дверь, никто не отозвался.

Я позвонил еще раз – никакого результата. Я был в ужасе: при ее вообще слабости да еще недавней болезни и при том, что мы договорились о времени всего несколько часов назад, первое, что пришло мне в голову, – умерла. Пока я в панике перебирал другие варианты (перепутали время, где-то задержалась, заснула и т. д.), пришла Эллендея и сказала, что Н. М. ждет на улице. И в самом деле, Н. М. ждала нас на скамье перед маленькой стоянкой. Мы просто не заметили ее, когда входили. Старая дама опять оказалась впереди нас на шаг.

Аксенов привез нас к огороженному дипломатическому дому. Когда мы вошли, квартира была уже полна народа. Н. М. сняла пальто. И опять нас удивила – своим модным видом. На ней был элегантный черный свитер, черная юбка, красивый шарф – вечерний туалет и то же чувство стиля, которое мы отметили семь лет назад на выставке живописи.

Пока мы перемещались среди гостей, стало ясно, что практически никто из издателей и посольских понятия не имеет, кто эта старая дама, даже когда мы ее называем. Кроме хозяйки, единственным исключением был тогдашний культурный атташе Джек Мэтлок. [Позже он стал послом.] Мы отвели ее в более тихую комнату, и там он с ней довольно долго беседовал.

Русские, конечно, знали, кто она, и обходились с ней почтительно. Кроме Аксенова, там были Владимир и Ира Войновичи, Копелевы и много других. К большой нашей радости, обошлось без трений, которых мы опасались. А впоследствии Копелевы согласились, что были неправы, порвав с ней дружбу. За пять лет с 1972 года Н. М. очень сдала и из относительно крепкой и деятельной женщины почти превратилась в призрак и весила килограммов сорок, не больше. Когда мы познакомились, она была худой, но не хилой; годы и болезни сказались на ней, и она сильно потеряла в весе. Осенью 1977 года я был поражен ее хрупким видом, а когда ее увидела Эллендея в 1980-м, она была еще худее. Эти годы не были благополучными для нее, и те, кто встречался с ней в 1977-м, естественно, ее жалели. “Люди важнее убеждений”, – сказала Рая Орлова. Но в тот вечер отношение к ней определялось не жалостью: она была обаятельна, и – не знаю, как это выразить иначе, – от нее шло излучение притягательной личности.

Н. М. быстро уставала, но пробыла больше часа. Затем, как договорились, я проводил ее домой в государственной машине, предоставленной издателям.