Без лишних слов

– Почему люди исповедуются на смертном одре? Чтобы снять камень с души. Они хотят прощения. Это я понимаю. Но как быть нам, тем, кто остается? Мы несчастны, растеряны, сердиты. – Он пристально смотрит на Лукаса и залпом выпивает пиво. – Я так просто с ума схожу. Моя мать… нам было трудно с ней. А кому легко? Но она любила нас, меня и двух моих старших сестер. Раньше нас было четверо. У нас был младший братик. Мы звали его Фредди. Чудесный малыш. Умер в два года. Так сказали родители. Мы росли и думали, что он заболел и поэтому умер. Его отвезли в больницу, и оттуда он уже не вернулся. Но дело не в этом. Знаешь, что они сделали? Знаешь, что сделали родители с моим маленьким братиком?

Лукас не знает и знать не хочет. Но деться некуда, приходится слушать. Родители могут много чего сделать со своими детьми, и раны Скотта пробуждают в Лукасе интерес. Он снимает темные очки, сжимает переносицу и спрашивает:

– И что же они сделали?

– Продали. Они продали моего братика. – Глаза у Скотта блестят от слез, и он отворачивается.

Вот же дерьмо.

– И твоя мать призналась в этом? – спрашивает он, потрясенный услышанным. Впрочем, у его отца тоже свой список грехов.

Скотт кивает.

– Они не могли прокормить нас четверых и продали одного. Посчитали лишним. У нее трубки торчали изо рта, едва дышала, но душу облегчила. Им дали за него шестьсот баксов. Что делать? Не знаю, – с несчастным видом заключает он.

Движение в фойе снова привлекает внимание Лукаса. Людской поток низвергается с эскалатора, и в нем плывет Дуайт.

Лукас забирает бумажник, надевает очки и допивает пиво.

– Иди, Скотт, ищи брата. Не найдешь – всю жизнь жалеть будешь. – Как жалеет он сам из-за того, что не пошел за Лили.

Он поднимается и идет, не оглядываясь, через фойе, позабыв и Скотта, и исповедь его матери.

Лукас останавливается в паре футов за спиной отца. Дуайт обсуждает с коллегой какие-то винодельческие тонкости. Лукас вспоминает то время, которое провел в спецучреждении. Вспоминает, что сказал Дуайт в ответ на его признание. «Справляйся сам, сынок». И он справлялся. Воспоминания, мучения, стыд. Он прячет кулаки в карманы пиджака и запихивает поглубже злость.

Дверцы лифта открываются, люди устремляются в кабину, и Лукас опускает голову. Он входит последним, поворачивается лицом к фойе и ждет, когда закроются двери. Звенит звонок.

– Четвертый, пожалуйста, – говорит кто-то у него за спиной, и Лукас нажимает кнопку.

– Пятнадцатый, – говорит другой.

– Двенадцатый, – говорит Дуайт, и Лукас улыбается и нажимает кнопку.

Глава 25

Вернувшись домой, Оливия находит племянника в студии, где он сидит над рисунками. Самое поразительное в его работе – внимание к деталям. В этом отношении Джош пошел в мать. Нередко случалось, что, придя поздно ночью со свидания с Блейзом, Оливия заставала сестру склонившейся с цветными карандашами над бумагой. Она всегда создавала что-то новое, комичное. Например, маленьких пушистых зверьков с большими глазами и забавными хвостиками, над которыми они с Лукасом всегда смеялись, кошек, белочек, енотов. Ты называешь – она рисует.

Оливия останавливалась в дверях и смотрела. Лили не знала, что сестра там, а Оливия хотела спросить, почему они не так близки, как были когда-то. Что такого она сделала? Какой клин забила между ними? Да, надо было спросить, но она слишком боялась: а вдруг окажется, что вина на ней? Оливия перебирает листы, цепляется ногтем за бумагу, и рисунок выскальзывает из стопки. Это профиль женщины с ярко-рыжими волосами и паренька в машине. В стороне собралась группка женщин. Они наблюдают за рыжей и мальчиком.

– Это ты и твоя мама?

Джош поднимает голову. Крутит карандаш между пальцами.

– Да.

Оливия изучает профиль сестры. Конечно, это всего лишь рисунок, но тем не менее странно видеть ее более современное изображение. В глазах Джоша она прекрасна. Но и сердита – брови сдвинуты и насуплены, между ними складка. Джош с угрюмом видом, как и положено подростку, смотрит в окно.

– Это где? Что тут происходит?

Джош указывает на здание, которое рисует и которое похоже на спортивный зал. Потом стучит пальцем по столу.

– Как это.

Оливия наклоняет голову. Спортзал. Письменный стол.

– Твоя школа? – предполагает она, и он кивает. – Мама тебя привезла? – Он снова кивает. – А почему она сердится?

Джош тычет пальцем в грудь.

– На меня. – Он смотрит на стол. – Забыл. Не слышал… слушал… начал… – Он обводит комнату рукой.

– Хочешь сказать, это тогда все началось?

Джош качает головой.

– Я… начал…

– Послушай… Эй. – Оливия опускается на корточки рядом с ним. – Посмотри на меня. Ты ни в чем не виноват.

Он пожимает плечами.

Она трогает его за руку, жалея, что не может предложить более сильный аргумент, чтобы мальчик не винил себя. Но кто знает, как расстались Джош и Лили и почему так случилось?

– Все сложится как надо. Вот увидишь.

Джош снова пожимает плечами и берет карандаш.

Оливия поднимается.

– Если понадоблюсь, ищи меня на кухне.