Без любви не считается

Через стену гремели строгий голос мамы и приглушенное ворчание отца. Треск, глухой стук. Громкий крик, а за ним оглушающая тишина. Я влетела в родительскую спальню, слезы бежали по щекам. Тумбочка была перевернута, отец сидел на полу, схватившись за голову, а маму трясло от злости. Она посмотрела на меня и прошипела, наклонившись над отцом: «Такое детство ты хочешь для своих детей? Чтобы они засыпали под скандалы каждую ночь? Этого добиваешься?» Она была готова ударить его, и я кинулась к папе на грудь, заливаясь слезами. «Не надо, мамочка. Не надо», – лепетала я. Через четыре дня отец собрал вещи и ушел. А еще через день Дима кинул в меня подушкой, потому что ему надоели мои слезы, и сказал: «А че ты ноешь? Это все из-за тебя. Если бы ты не лезла постоянно со своими соплями, они бы помирились».

Все из-за тебя.

Эта фраза оставила такой глубокий след, что он до сих пор не затянулся. И я не знаю, что с ним делать и как лечить, зато научилась игнорировать. Смирилась. Мы все смирились.

– Мне было четырнадцать, Диан. Четырнадцать! Ни ты, ни я тогда до конца не понимали, что происходит!

– А мне было девять! И ты был тем человеком, словам которого я верила! Человеком, который обвинил меня в том, что это я разрушила семью! Ты первый от меня отказался!

– Неправда! Это ты замкнулась! Жалела только отца! Ты не хотела верить, что это он во всем виноват! Не хотела даже слушать! Ты сбегала к нему при первой возможности, а после его смерти вычеркнула нас из жизни, превратив в соседей! Он промыл тебе мозги! Настроил против нас!

– Он любил меня! – хлопаю Диму по груди, отталкивая. – Единственный из всей нашей гребаной семейки! И он меня ни в чем не винил, в отличие от тебя!

– Он любил только свои колеса, а ты единственная, кто его за это не осуждал, – хмурится Дима. – Он был болен, Диан. Был опасен.

Кровь гудит в ушах, внутренняя борьба усиливается. Слезы капают с подбородка, а ком в горле вызывает тошноту. Я не могу в это поверить. Не хочу. Дима снова пытается настроить меня против отца. Вот от чего я уехала, от чего сбежала. Здесь я снова становлюсь маленькой, слабой, виноватой, никчемной.

– Он… он…

– Нет! – яростно выпаливает брат, шагая ближе, и тычет в меня пальцем. – Не смей снова его выгораживать! Ты уже не ребенок, хватит капризов! Только представь, чего натерпелась мама! Как ей было тяжело! Ты все время злилась на нее, обвиняла, а она всего-то пыталась нас защитить!

– Ему тоже было тяжело! – верещу я не своим голосом. – Вы его бросили! Отвернулись! Выбросили, как ненужную…

– Замолчи! – Дима трясет руками, его напряженные пальцы медленно сжимаются в кулаки у лица, будто он пытается удержать злость. – Ты повторяешь одно и то же. Повторяешь его слова. И ты наказываешь нас, мстишь за него. Когда мама сломала бедро…

– Это тогда, когда ты назвал меня эгоистичной сукой? – хмыкаю я, язык горит от горечи.

Дима вздрагивает, в его светлых глазах сверкает молния:

– Ты вела себя именно так! Даже приехать не захотела! Лучшая дочь, ничего не скажешь! Зато сейчас примчалась…

– Так вот в чем дело?! Я дважды сука, потому что приехала не ради вас?! – Запрокидываю голову, безумная улыбка жжет болью уголки рта. – Что-то не припомню, чтобы ты или мама хоть раз за семь лет приехали ко мне. Хочешь, расскажу, как я две недели пролежала в больнице с сотрясением? А знаешь, кто сидел у моей койки? Конечно, нет! Ты вообще меня не знаешь!

– Почему ты не позвонила? Я бы… я…

– Что, Дим? Ты бы приехал?

– Ну-у-у…

– Ну что? Говори. Ты ведь этого добивался, чтобы мы поговорили и высказали все обиды. Должно же стать легче. Давай! А лучше я начну. Когда отца не стало, мама сутками пропадала на работе, а ты бесконечно тусовался. Я была одна. Постоянно! И, представь себе, тоже болела, попадала в неприятности, но решала свои долбаные проблемы сама! Чего вы от меня теперь-то хотите, а?! Родственных чувств?! Благодарности?! Я отплатила за все хорошее, оставив вас в покое! Не надо заливать про то, что я вас бросила! Вы сделали это первыми!